Марк Биллингем - «Погребенные заживо»

Глава пятнадцатая

Детектив Крис Уилмот в последний раз тщательно изучил отснятый материал о допросе подозреваемого, потом вернулся к работе. Движения «мышкой» по коврику были немногочисленны и точны; курсор двигался по экрану, когда он щелкал «мышкой», вырезал и вставлял, используя специально разработанную программу, затем выбирал предметы, которые наиболее близко соответствовали предъявлению для опознания.

Традиционный метод, когда живой свидетель опознавал подозреваемого так сказать во плоти, быстро становился пережитком прошлого. Новый метод сводил к минимуму затраты времени, но был дорогим — лишь на небольшое количество персональных компьютеров можно было установить и просмотреть данные на всех лиц, предъявленных для опознания. Уилмот был одним из нескольких офицеров, специально обученных новейшим методам опознания личности, и по долгу службы он мог устраивать видеоопознание практически везде, где это было необходимо. Ему заранее сообщили о предстоящем аресте, и он прибыл в Колиндейлский отдел полиции через десять минут после того, как подозреваемого ввели в тюремную камеру.

Из базы данных в несколько тысяч человек Уилмот отобрал, использую полдесятка критериев, мужчин, похожих по возрасту и расовой принадлежности на мужчину на видеопленке. Их рост, вес и цвет волос соответствовали заданным параметрам. Спустя полчаса у него уже было восемь роликов по 15 секунд каждый, которые он просматривал вместе с материалом, отснятым о подозреваемом. Теперь дело было за малым: расставить их в определенной последовательности и предъявить свидетелям. Благодаря опции «случайный порядок» Уилмоту даже не пришлось задумываться над тем, как выстроить выбранные фрагменты. Он и сам узнает об их порядке, когда окончательный вариант будет показан свидетелю.

Жалея, что не все в его работе так просто и надежно, Уилмот нажал кнопку и позволил компьютеру потрудиться за него.

Ивонна Китсон сидела в дальнем углу комнаты и наблюдала, как детектив завершает последние приготовления. Он явно знал и любил свое дело, и не было не малейшего повода сомневаться, что что-то может пойти не так, как она рассчитывала. Однако она, как никогда, была на нервах. Для нее как для профессионала и просто человека было чрезвычайно важно, чтобы все прошло гладко. И хотя она знала, что причин для волнения нет, она повидала немало дел — намного тщательнее продуманных и подготовленных — когда что-то рушилось в самый последний момент.

Ей так хотелось увидеть реакцию семьи Амина Латифа, когда она сообщит им, что нашла убийцу их сына. Увидеть лицо его матери, когда будет оглашен справедливый приговор и назначено адекватное наказание. Но она знала — придется немного подождать, она не вправе сама все решать. И с каждой минутой даже лишь намек на то, что справедливость может не восторжествовать, все сильнее и сильнее действовал ей на нервы.

Несмотря на новую информацию, которую она получила днем от судмедэкспертов…

Она задержала Фаррелла в доме его родителей в четыре часа дня, через час после звонка экспертов. Пока Адриана препровождали в Колиндейл, она осталась, чтобы побеседовать с его родителями. Эту беседу можно было назвать «много крика и слез»: Китсон обвинили в том, что ей не место в полиции; отец Фаррелла произносил высокопарные речи и не скупился на скрытые угрозы, на что Китсон, правда, не обратила ни малейшего внимания. Зато она испытывала огромное искушение бросить этого дядьку на заднее сиденье машины к его сыночку — два в одном, так сказать. Когда Китсон наконец дали вставить слово, она сообщила Фарреллам, что за исключением адвоката, который, как они заявили, уже едет в Колиндейл, они никому не должны рассказывать о задержании их сына. И это не обсуждается. Личности остальных участников нападения, за которое и был задержан их сын, уточняются. Поскольку полиция полагает, что Адриан может предупредить остальных участников драки, его будут содержать под стражей без права переписки и свиданий с родственниками. Ему будет запрещено даже сделать обычный телефонный звонок. Выслушав очередные тирады мистера Фаррелла — на этот раз касательно прав тех, кто содержится за решеткой, — и намек на то, что она совершает ошибку, которая может стоить ей карьеры, Китсон сообщила, что позже вернется с ордером на обыск дома. Потом она уехала со страстным желанием «обработать» Адриана Фаррелла и без тени сомнения относительно того, от кого этот мальчишка унаследовал свою самоуверенность.

Она наблюдала за тем, как наносятся последние штрихи перед видеопредъявлением для опознания, и задавалась вопросом: интересно сейчас, сидя внизу в камере, этот мальчишка настолько же самонадеян?

– Ну вот и все, — произнес Уилмот.

Китсон открыла дверь, обменялась парой слов с дежурным за дверью, и через минуту в кабинет привели Набиль-хана.

Он выглядел значительно лучше, чем в их последнюю встречу, но это навряд ли о чем-то могло свидетельствовать. Синяки давно сошли, но Китсон знала, что перед ней уже не тот подросток, каким, как она полагала, он был раньше. До того вечера полгода назад, когда он и его друг Амин слишком долго стояли на автобусной остановке.

Он снял пальто и нервно кивнул Китсон:

– Как дела, мисс?

Сейчас Китсон могла с ним беседовать. По понятным причинам, до настоящего момента она не имела права контактировать со свидетелем. Это давало гарантию, что его показания не будут поставлены под сомнение. Из дома его привезли и ожидали с ним за дверью (пока будут произведены все необходимые приготовления) полицейские, не имеющие отношения к расследуемому делу. Сейчас, когда сама процедура опознания записывалась на пленку и все разговоры тоже записывались на пленку, Китсон могла свободно беседовать с парнем.

– Очень хорошо, Набиль, — ответила она. Не было необходимости спрашивать о его самочувствии.

Когда он присел рядом с Уилмотом, она начала допрос. Рассказала его, что сама процедура займет лишь пару минут, что все очень просто, а значит, ему не о чем волноваться. Он казался достаточно спокойным. Он ответил ей, что так, на компьютере, ему значительно сподручнее и спокойнее, чем стоять перед всеми лицом к лицу. Он засмеялся, когда Китсон попыталась объяснить ему, что в любом случае такого бы не произошло. Он признался, что насмотрелся по телевизору детективов и знает все об этих полупрозрачных зеркалах и тому подобном…

Затем настал черед Уилмота, началась официальная преамбула. Китсон ничего не оставалось, как сидеть и наблюдать.

Каждый короткий видеоролик имел одинаковую базовую форму. Некий человек сидел на фоне белого задника, смотрел прямо в камеру, пока короткое «пи» не подавало сигнал повернуться направо. Через пять секунд еще одно «пи» указывало, что следует повернуться налево. Наконец он вновь поворачивался к камере анфас и до конца ролика смотрел прямо перед собой. Потом начинался новый ролик.

Выражения лиц варьировались от безучастных до надменных. Хотя им велели сохранять, насколько это возможно, ничего не выражающие лица, но все люди выглядели по-разному: они испытывали отвращение, скуку или любопытство. Некоторые казались довольными, потому что им только что удалось за пару минут заработать восемьдесят фунтов. Этого они никак не могли предположить, когда заскакивали в участок, чтобы предъявить действующий страховой полис на машину или объяснить, откуда у их подружки синяк и разбитая губа. Возраст у всех — от шестнадцати до двадцати одного. Все блондины, хотя длина волос и форма прически были разными: от короткой стрижки до кудрей. Никто из этих молодых мужчин не носил сережек, а номер семь попросили снять золотой крестик, чтобы нельзя было сказать, будто он привлекал ненужное внимание.

Когда были просмотрены все ролики, Уилмот поинтересовался у свидетеля, не хочет ли он просмотреть их еще раз.

Свидетель отрицательно покачал головой.

Тогда Уилмот начал задавать вопросы — такова была его обязанность. Но Китсон не было необходимости ждать ответов. Лицо свидетеля ничего не выражало, но Китсон услышала какой-то шум ближе к концу просмотра.

Где-то за полторы минуты.

И этот шум продолжался, пока Уилмот пытался добиться у свидетеля ответа. Глухие удары по металлу — Набиль-хан неосознанно качал ногой под столом.

– Одного я не могу понять в этом деле с детьми, — призналась Портер. — Как Джейн Фристоун могла позволить брату даже приближаться к своим детям?

– Вероятно, тогда она еще была не в курсе. По крайней мере, не была уверена.

– Но сейчас-то она знает, верно? И продолжает с готовностью отпускать их в парк вместе с дядей Грантом.

– Я не знаю, почему она так поступает.

– Родственникам многое прощается. Это я понимаю. Мы оба были этому свидетелями, общаясь с родственниками тех, кто совершил наиболее тяжкие преступления. И где-то в глубине души я считаю, что это великодушно с их стороны, понимаешь?

Торн понимал. Он встречал людей, которых мысль о том, что совершили их самые близкие люди, грызла изнутри, но отвернуться от них они не могли. Они настаивали на том — вопреки всему — что были единственными, кто ничего не знал.

– Но должны же быть какие-то границы, ты так не считаешь?

– Ты имеешь в виду детей?

– Да. Совсем другое дело, когда речь идет о собственных детях. Неважно, насколько сильно ты любишь своего брата, отца или мужа, твои дети всегда для тебя на первом месте, так ведь?

– Может, она искренне полагает, что он невиновен, — возразил Торн.

Это Портер не убедило.

– Я считаю, что Фристоун уже достаточно рассказал о том, что совершил, согласен? О своих пристрастиях. Сейчас мы говорим о его племянниках. Детях, чье доверие он уже завоевал.

– Я понимаю…

– А что, если были и другие дети? — Она произнесла это так, как будто неведение в данном случае было непростительно. — Мы ничего о нем не знаем. Чем он занимался последние пять лет?

– Старался и носа на люди не казать, я думаю.

– Меня его нос заботит меньше всего. — Портер выдержала паузу, прежде чем задать вопрос. Как будто ответ Торна был для нее очень важен. — Ты считаешь, такие люди, как Фристоун, могут измениться?

– Черт возьми! — выругался Торн. — Нам на самом деле необходимо во все это вникать?

– Мы просто разговариваем.

– Как ты уже сказала, это — пристрастия. И какими бы они ни были, мы, люди, склонны им потакать. — Он колебался, чувствуя себя неловко, подыскивая нужные слова. — Я полагаю… Не уверен, что ты можешь заставить меня начать приударять за парнями, сколько бы ни старалась.

– Ты прав. И послушай, я допускаю любые свидетельства того, что наркоманы сами подвергаются насилию. Это просто…

– Я понимаю…

– Я пыталась поставить себя на ее место — и не смогла. Разумеется, это лишь теория, но я считаю, что на ее месте я бы держалась от него подальше. Я и мои дети. Господи, я имею в виду, если бы у меня были дети. Ты же понимаешь, через что прошли родители тех детей, которые пострадали от его рук? И с этим им предстоит как-то жить дальше.

– Думаю, что понимаю, — ответил Торн.

Она покачала головой. Категорично, с отвращением.

– Я бы не хотела, чтобы он вышел из тюрьмы.

Они сидели в одном из просторных кабинетов на четвертом этаже. Отрезанное от собственно дежурной части в Бекке-хаусе, это было практически единственное место, где они могли поговорить в какой-то мере наедине. Обсудить, как продвигается дело. Несколько минут передохнуть.

Но их все равно беспокоили. Сотрудники разных отделов входили и выходили из кабинета с завидной регулярностью, и разговор с ними происходил на дружеской ноте. Это было странно, поскольку обычно между штатными сотрудниками Колиндейла и такими, как Торн и Портер, использующими это место в качестве центра видеозаписей, проявлялось некоторое отчуждение. Дело было в мелких подколках: наши комнаты для допросов, наши камеры предварительного заключения, наши чай и печенье. Но у них искренне интересовались, как дела, и обоим — и Торну, и Портер — неоднократно желали удачи.

Из комментариев, которые озвучивались им непосредственно в лицо, а также из того, о чем слишком громко шептались по углам, выходило, что список судимостей Гранта Фристоуна, а точнее, те преступления, за которые он был осужден в середине девяностых, терзали умы многих так же сильно, как и ум Луизы Портер. Этим, наверняка, и объяснялись все эти пожелания удачи…

Торн выпил свой чай и наблюдал за тем, как Портер управляется с баночкой диетической «Колы» и вторым пакетиком чипсов. На дальней стене большая белая доска была испещрена именами, фотографиями и пронумерованными жирными метками. Линии и стрелки, по вертикали и по горизонтали, сделанные красным маркером, соединяли портрет с увеличенным текстом статьи из справочника, регистрационный номер — с фотографией жестоко избитой женщины. Портер всматривалась в до боли знакомую карту расследования. Кровавое дело, от которого сжимается сердце и о котором им ничего не известно. Но Торн знал, что ее мозг работает с бешеной скоростью: в нем роится бессчетное количество сомнений и вопросов, касающихся их собственного расследования.

– Неужели мы настолько уверены, что поступаем правильно? — спросила Портер. — Мы могли бы не рисковать и сделать то, что он просит. Неужели появление здесь Маллена может как-то навредить?

– Дело совсем не в риске. Дело в том, что нельзя плясать под дудку подозреваемого, если только ты не уверен, что альтернативы нет.

– Значит, дело в том, кто здесь главный, так?

– Я не хочу, чтобы сюда приходил Маллен.

– Я думаю о Люке.

– Я тоже. — Торн старался говорить рассудительно, а не с откровенной злостью, но он не был уверен, что ему это удалось.

– Тогда почему мы не можем пойти Фристоуну навстречу? Сделать то, что он просит?

– Требует.

– А есть разница?

– Он морочит нам голову.

– Что ж, к счастью, это мы скоро узнаем.

– Почему он настаивает на том, что должен поговорить с Малленом с глазу на глаз? К чему такая таинственность?

– Послушай, я доверяю ему не больше твоего, но…

– Я не доверяю никому из них, — сказал Торн.

У Портер округлились глаза, но она согласилась с ним, хотя бы отчасти.

Торн видит, как она берет пакетик из-под чипсов, откидывает голову назад и высыпает оставшиеся крошки себе в рот. Не переставая жевать, она кивает на дверь, Торн оборачивается и замечает Бригстока и Хигнетта, которые топчутся на месте, словно распорядители похорон, приехавшие забрать тело.

– Нам стоит согласиться? — спрашивает Бригсток.

Все четверо решили спуститься на первый этаж по лестнице, Портер с Хигнеттом шли на пару шагов впереди представителей «убойного отдела» Торна и Бригстока. Торну заметил, что Бригсток выглядит уставшим: вероятно, его начальник спал еще меньше своего подчиненного.

Когда они достигли лестничной площадки, а впереди маячил еще один лестничный пролет, Бригсток обратился к Торну:

– У тебя есть какие-нибудь идеи, как вы с Портер будете все это расхлебывать?

– Мы думали, будем действовать по обстоятельствам, — ответил Торн.

Продолжая спускаться, Бригсток покачал головой и пробормотал:

– Господи, помоги нам…

По дороге к камере предварительного заключения они встретили Ивонну Китсон, которая шла им навстречу. Торн на минутку задержался:

– Что-то здесь сегодня многолюдно. Слышал, сюда доставили твоего школьника.

Китсон усмехнулась:

– Складывается впечатление, что у тебя самого дела неплохи?

– Как будет свободная минутка, нужно встретиться за рюмочкой чего-нибудь.

– Звучит заманчиво.

– Ты уже беседовала с Фарреллом?

– Как раз собираюсь, — ответила Китсон. — Его доставили в накопитель.

Она помахала пачкой документов и предала их Торну, чтобы он посмотрел.

Торн просмотрел протоколы постановления о возбуждении дела. Эти документы следовало вручить адвокату задержанного. Все сразу или по одному — как будет лучше с точки зрения стратегии. По закону перечень подобных документов должен включать в себя все: от подробных протоколов задержания до копий «первоначального описания» — в данном конкретном случае показания Набиль-хана, которые он дал на месте преступления и которые потом дословно были воспроизведены из блокнота дежурного офицера. Торн пролистал копии разоблачающего фоторобота и записи в журнале об аресте Фаррелла, потом указал на страницу, где приводились результаты опознания.

– Этого тебе будет вполне достаточно, — заявил он.

– Для свидетеля это было настоящим испытанием, — Китсон попыталась отмахнуться от неприятных воспоминаний, но ей удалось лишь выдавить улыбку. — Однако нужно нагнать побольше страху на этого козла-адвоката.

– Один из этих, да?

– Знаешь контору «Умник, выскочка и По-Горло-Сыт»?

– Отлично с ними знаком…

Дальше они, смеясь, направились вместе к комнате допросов, пройдя через дверь, которая отделяла камеру предварительного заключения от остальной тюрьмы.

«Камера» — неверное название данного места, поскольку это слово ассоциируется обычно с чем-то мрачным и сырым. Впрочем, и на номер-люкс в дорогой гостинице это место не походило. Вместо серого фабричного ковра здесь был голый бетонный пол, сами стены излучали страх, а атмосфера еще больше давила на сознание тех, кого обвиняли в совершение преступления.

Именно здесь участок становился тюрьмой.

Два дежурных сержанта, или «начальника», сидели в центре на возвышении, регистрируя прибывших, работая за компьютерами и просматривая изображения, которые поступали сюда на мониторы из камер и коридоров. «Клетка» была без задней стенки: через нее вводили сюда с заднего двора заключенных, и здесь же, если возникала необходимость, ультрафиолетом просвечивались все посторонние предметы, которые они могли пронести. Коридоры в обоих направлениях вели к двадцати семи камерам, которые располагались по кругу. Каждая камера от пола до потолка была обложена кафелем, у одной стены металлический унитаз, а вдоль противоположной стены — голубой пластиковый матрас. Двойные двери вели во внутренний дворик для прогулок, куда выводили заключенных, если им требовалось подышать воздухом, а скорее всего — покурить.

Китсон замедлила шаг возле крошечной кухни, где дежурный тюремщик мог приготовить для заключенных чай или кофе либо разогреть одно из пяти готовых блюд в микроволновке. Ивонна понизила голос:

– К тому же, Том, у меня есть результаты экспертизы ДНК.

Торн не сразу понял, о чем она.

– Когда же ты его арестовала?

– Я позаботилась об этом заранее, вчера днем носила в лабораторию.

– Понятно… — проговорил он, все еще над чем-то размышляя.

– Разумеется, это всего лишь предварительные результаты. Пока вероятность сходства лишь на девяносто процентов с небольшим. Но это его не исключает — вот что главное!

– Однако! Могут, когда хотят. Результат за сутки!

Китсон покраснела:

– В лаборатории ко мне неплохо относятся. Сделали одолжение.

– Я в шоке! Ты заигрывала с ним?

– С ней…

– Совсем стыд потеряла! — притворно ужаснулся Торн. Он еще раз быстро пролистал документы. — Что-то я не вижу здесь этой экспертизы.

– Как я уже сказала, это всего лишь предварительные данные. Необходимо провести еще два анализа, прежде чем будут окончательные результаты.

– Все равно, ты могла бы подложить сюда предварительные. Тогда ты уж точно «прикроешь» этого Фаррелла. — Торн поднял глаза и заметил, что Китсон еще больше зарделась, но совсем не смущение было тому причиной. — Когда ты об этом «позаботилась»?

Китсон рассказала ему о вчерашнем дне. Она описала свою встречу с Адрианом Фарреллом на автобусной остановке, реакцию мальчишки на ее вопросы и то, как она соскребала его плевок с асфальта. Торн смотрел на нее, вытаращив глаза от изумления и восхищения. Потом — как же ему не хотелось приносить дурные вести! — он указал на то, что ни одна из добытых ею улик не будет принята в суде.

– У меня есть свидетель, — заявила Китсон. И она рассказала Торну о женщине в спортивном костюме, которая видела, как Фаррелл плюнул на тротуар. О женщине, которая была настолько любезна, что дала Китсон, когда той потребовалось, ватку и пластиковый пакет.

– Даже если и так…

– Ладно, послушай, я знаю, что не могу это использовать. Я возьму законный образец, как только мы оформим его за решетку. Но я просто хотела удостовериться. Неужели ты не понимаешь?

Торн вернул ей документы.

– Вероятно, тогда ты права, что не приобщила сюда результаты экспертизы ДНК, — согласился он. — Пока.

– Да, — она постучала пальцем по виску и усмехнулась. — Но приятно знать, что мозги здесь есть, верно?

– Верно, черт возьми! — сказал Торн. — Всегда приятно.

Они завернули за угол в комнату для допросов — в так называемый «бункер», где Китсон ожидал Фаррелл. Торн бросил беглый взгляд в маленькое окошко.

Китсон кивнула на еще одну комнату в дальнем углу.

– Думаешь, ты своего арестовал? Я имею в виду за похищение?

Торн задумался над ее вопросом.

– Я уже ни в чем не уверен, — признался он. — Если бы ты сейчас спросила, как меня зовут, я был бы в состоянии сообщить тебе лишь предварительные результаты.