Дирк Гузманн — «Слон для Карла Великого»

1
802 год от Рождества Христова

Ночью старуха опять харкала кровью. Он видел это при свете луны, пробивавшемся сквозь щели в стене барака. К тому же она дышала с трудом и брызгала слюной. Иногда, когда спазмы будили ее, она проклинала даже смерть.

Танкмар больше не мог быть возле Розвиты. Он высвободился из ее крепких объятий и отодвинулся потихоньку, чтобы она этого не заметила. Но кедровое дерево стены барака преградило ему путь. Он прижался щекой к стене и прислушался к храпу остальных рабов, к шуршанию их лохмотьев и звону цепей. Кто-то стонал, когда его в сновидении душил злой дух. Какой-то старик разговаривал во сне.

Их было около пятидесяти. Уже три недели они находились в портовом квартале Генуи, на самом печально известном рынке невольников в империи франков. В таких местах, как это, люди не покупали шелк из Византии или хлопок из Сирии. Никто не расхваливал стеклянные изделия из Тира, сандаловое дерево из Египта или сахарные головы из Триполи. Здесь стоял запах пота и грязи, фекалий и отчаяния. Пред сараями пленники целыми дюжинами ожидали решения своей участи, которая должна была привести их в раскаленную пустыню Аравии. Аббасиды страстно желали заполучить светлокожих рабов с севера и ценили их на вес своих звонких дирхемов.

В прошлом рабы могли быть наводившими ужас воинами или жрецами, ремесленниками или купцами, свинопасами или даже хозяевами плодородных земель. В оковах рабства они были всего лишь язычниками, некрещеными, которые отвергали веру в Распятого на Кресте. Несмотря на то что новое народное право франков запрещало рабство, оно распространялось только на христиан. Тот, кто придерживался веры в старых богов, попадал в тюрьму, на эшафот или же на какой-нибудь невольничий рынок, как здесь, в Генуе.

Рука Розвиты легла сзади на плечо Танкмара и притянула его к ее жаркому телу. Красноватая пена все еще виднелась на ее губах, когда она гладила его своими жадными руками. Танкмар закрыл глаза и взмолился Саксноту, чтобы он наконец послал старухе смерть. Ее хрипение и прерывистое дыхание звучали страшной любовной песней, звуки которой заглушал лишь шум приближающегося дня.

С первыми лучами солнца дверь барака распахнулась. В проеме появился похожий на быка силуэт торговца рабами Грифо. Как всегда, у него на поясе висел плотно набитый кожаный кошель. Он с недовольным видом стал выгонять пленников из барака, обещая им муки и смерть, если вскоре на них не найдется покупатель. То, что его угрозы следовало воспринимать всерьез, он неоднократно доказал по пути сюда, на юг. Он не мог по дороге прокормить всех рабов и ставил пленников по очереди спиной к колесу телеги. Первым троим рабам, которые были ростом выше колеса, а значит, ели слишком много, отрубили головы. Танкмар ненавидел лысого торговца рабами, и все же он каждое утро с нетерпением ожидал крика Грифо, который высвобождал его из объятий старой ведьмы.

Уже несколько дней торговле мешала жара. Даже арабы, дети пустыни, родившиеся под палящими лучами солнца, с большой осторожностью передвигались через обычно оживленный порт Генуи. Город изнемогал от жары, ветра не было, и над Лигурийским морем воздух дрожал, словно над миской с рыбным супом. Штиль приковал корабли к молам. Несчастные капитаны, загрузившие на корабли скоропортящиеся товары, вынуждены были наблюдать, как пропадает их груз. Из люков и бочек доносилась вонь разложения, висевшая над портовым кварталом, и не было порыва ветра, чтобы унести ее прочь.

Рабы Грифо целый день провели в пыли перед бараком, где вынуждены были демонстрировать себя арабским клиентам. Слой пыли окрасил их тела в серый цвет, а болезни и голод отняли силы даже у самых крепких. Вряд ли кто-то из покупателей дважды одарил взглядом товар Грифо. Тем не менее работорговец неустанно расхваливал преимущества своих рабов — громогласно и многословно.

Он предлагал только самых выносливых. Коренастого Адо, бывшего рыбака с побережья Арморики. Плаксивого Гримольда, ростовщика из Суассона, который хвастался тем, что когда-то лично помог деньгами самому императору. Веринберта, аквитанского мыловара с изъеденными мылом руками. Маленькую Бертраду, которая принадлежала епископу Зальцбурга, сбежала, но была поймана, ослеплена и продана. Розвиту, тюрингскую ведьму, внушавшую страх каждому здесь, в лагере. Среди рабов Грифо не было крепких мужчин, которые сгодились бы в телохранители халифу, ни красивых женщин для гарема.

Танкмар почти не выделялся из этой группы. Это был худой темноволосый, но крепкий парень с длинными конечностями. Лишь изуродованная нога портила облик красивого статного молодого мужчины. Стопа была неестественным образом повернута внутрь, так что при ходьбе вместо подошвы ему приходилось ступать на ее внешний край. Тело Танкмара было рельефным, словно какой-то античный мастер обработал его резцом, однако плоть обезображенной ноги до бедра оставалась мягкой и вялой, поскольку жизненной силы в ней не было.

Целыми часами Танкмар сидел на солнце и творил из комка глины удивительные вещи: лошадей с человеческими головами, мечи, растущие из деревьев, дикие лица с развевающимися на ветру бородами.

Дома, в Хадулоа возле устья Эльбы, это умение приносило ему одни только неприятности. Из-за больной ноги он был не пригоден для работы в поле, и его родители и братья вынуждены были кормить его всю долгую зиму. Однако это увечье компенсировалось ловкостью рук. Танкмар обжигал глину и снабжал семью посудой — работа, которую, как правило, выполняли женщины. Но он был намного искуснее их всех, а руки умели еще больше. Они превращали хромого юношу в удачливого вора. Часто он по ночам ускользал со двора и покидал село, чтобы доковылять через лес в соседнее селение. Благодаря необычайному таланту ему удавалось проникать в сараи и курятники и красть яйца и молоко, да так, что этого никто не замечал — на него не обращали внимания коровы и куры. Он часто думал, что даже лиса, наверное, позеленела бы от зависти, наблюдая за ним из кустов. Ни одна дверь не была препятствием для него, и когда на следующее утро он подкладывал несколько яиц под кур на отцовском дворе, то чувствовал облегчение, оттого что сумел внести свой вклад в пропитание семьи. Ни отец, ни мать, ни братья не знали о том, что среди них есть вор. Иначе они, вероятно, прогнали бы его из дому. Молодой сакс даже сам часто сомневался, что это он совершал такие ночные вылазки, однако удовольствие на лице отца, который по утрам появлялся из курятника с двумя дюжинами яиц в руках, компенсировало угрызения совести.

Однако эти дни давно миновали. Теперь его руки были всего лишь руками раба, и единственное, на что они годились, было бессмысленное разминание глины. Вечером Танкмар снова сминал свои творения в ком, потому что не знал, кого и когда сможет ими одарить.

Когда солнце скрылось за горизонтом, рабы вернулись в барак. Места для сна всем не хватало. Тот, кто слишком поздно добирался до сарая, вынужден был спать стоя, что делало ночь нестерпимой, даже если опереться о столб или деревянную стену.

Танкмар каждый вечер проигрывал битву за место, где можно было лечь. Сначала при ходьбе он волочил искалеченную ногу за собой. Затем он попытался увеличить скорость, становясь на край ступни. При этом он кричал от ярости, однако и это не помогало. Причиной его гнева была не собственная беспомощность — его выводила из себя безучастность остальных невольников.

Розвита была другой. Она показалась ему дружелюбной во время их первой встречи, когда он беспомощно стоял посреди переполненного барака. Он отчаянно пытался устроиться поудобнее, перенеся свой вес на здоровую ногу. Но все старания были напрасны. Он снова и снова падал на спящих, получая в ответ удары и проклятия. Тогда он увидел, как из другого конца помещения ему подает знак какая-то старуха.

— Сюда, сынок, — прокаркала она, маша руками, и кожа ее сморщенных руках задрожала. Хотя Танкмара удивило, что место для ночлега рядом с ней было не занято, он с благодарностью упал на солому, ни о чем не спрашивая.

Он уже почти четыре недели спал рядом с Розвитой. Каждую ночь спазмы сотрясали ее дряхлое тело, а промежутки между приступами кашля становились все короче. Танкмару была хорошо известна природа ее болезни. Волк Фенрир , брат змеи Мидгарды  и великий враг богов, — это он держал старуху за горло.

Симптомы были очевидны. Чудовище затаилось глубоко в теле старухи и пожирало ее изнутри с лаем и воем. Его работу можно было наблюдать ночью, когда кашель и кровохарканье свидетельствовали о борьбе, происходившей в теле Розвиты. Танкмар никогда раньше не видел человека, одержимого злыми духами, однако помнил сказителей на родине, повествовавших об ужасных изменениях, происходивших с людьми, о мужчинах и женщинах, у которых вырастали волчьи головы и которые больше не знали человеческих чувств — лишь жажду крови и страсть к убийству.

Розвита пока что не утратила человеческий облик, однако ее влечение к Танкмару было настолько необычным для старухи, что это могло быть одним из признаков ее одержимости. Уже в первую ночь он внезапно почувствовал ее руку на своих бедрах. Затем старуха неожиданно взобралась на него. Ее глаза горели желанием, дрожащей рукой она приставила к его уху кинжал. Оказывать сопротивление было бы глупо.

Она терзала его почти каждую ночь. Из-за искалеченной ноги он не успевал занять другое место и каждый вечер оказывался рядом с ложем Розвиты, а от других рабов помощи ждать было нечего. Они либо наблюдали за всем этим, ухмыляясь, либо стыдливо отворачивались. Он стал рабом рабыни.

Лезвие кинжала давало ей власть. Если бы ему удалось отнять кинжал, она вынуждена была бы оставить его в покое. Вот только как Розвита пронесла кинжал в барак? Где она прятала оружие?

В те редкие минуты, когда за ним никто не наблюдал, Танкмар перебрал всю солому, но ничего не нашел. Оставалось лишь одно место: кинжал, видимо, был спрятан у нее в лохмотьях, так что она могла носить его с собой днем. Танкмар ожидал подходящей возможности, чтобы обезоружить старуху. Он терпеливо ждал целыми днями, сидя на корточках на маленькой площадке перед бараком, обрабатывал глину и наблюдал за каждым движением своей мучительницы.

Тем утром Розвита сидела, прислонившись к большому глиняному горшку высотой почти в человеческий рост и, казалось, спала. Хорошо знакомый храп явственно доносился до него. Если бы он сейчас незаметно подобрался к ней, может быть, ему удалось бы так же незаметно отобрать у нее оружие. Где же ему искать? И что будет, если она заметит его?

Пока он раздумывал, у него в руках возникла человеческая фигура из глины. Он, наморщив лоб, рассматривал свое творение, нежно гладил маленькую голову, женственные формы. Женщина. Его пальцы застыли. Он бросил взгляд на Розвиту. Ожерелье из голубых глиняных бусин обвивалось вокруг ее шеи и свисало вниз, исчезая в лохмотьях на груди. Конечно, лучшего укрытия для кинжала ей было не найти.

Когда он отложил фигурку в сторону, та распалась, но он даже не заметил этого. Все его внимание было приковано к ожерелью на шее Розвиты. Остальные рабы либо дремали, либо работали в тени. Никто не обратил на него внимания, когда он встал. Грифо тоже нигде не было видно. Если бы он знал, чем сейчас занимается толстый работорговец, ему, наверное, было бы легче. Глупости! Отбросив сомнения, Танкмар поковылял по горячему песку прямо к Розвите.

Он незаметно подобрался к кучи горшков, кувшинов, мисок и кружек, рядом с которыми сидя храпела Розвита. На четвереньках Танкмар подполз ближе, проклиная про себя больную ногу, которая с шумом волочилась по песку, притаился за высокой посудиной для съестных припасов и прислушался. С другой стороны его укрытия доносился громкий храп Розвиты — свидетельство того, что она действительно спит. Он осторожно обполз огромный кувшин.

Ее глаза были закрыты, а нижняя челюсть отвисла. При каждом вздохе глиняные бусы на ее шее подвигались чуточку ближе к его пальцам. Ему нужно было только схватить их. Чтобы успокоиться, он заставил себя не думать о том, что сделает с ним Розвита, если проснется и обнаружит его руку на своей груди. Он прикипел взглядом к дрожащим векам спящей старухи. Затем он осторожно потянулся за добычей.

Его пальцы нежно, словно дуновение ветра, прикоснулись к телу старухи. Он притронулся к глиняным шарикам и осторожно приподнял их. Когда он разорвал льняную нитку, на которой висели бусины, и снял ожерелье с ее шеи, Розвита даже не шелохнулась.

Кинжала на ожерелье не было. Танкмар, окаменев, ошеломленно уставился на свою ничего не стоящую добычу в руке. Невзирая на опасность быть обнаруженным, он даже застонал от разочарования.

— Очень ловко, мой мальчик, — сказал кто-то позади него, а потом кто-то медленно захлопал в ладоши.

Танкмар резко обернулся и упал в пыль. Всего в нескольких шагах от него стояли двое мужчин. Голый череп Грифо блестел на солнце. Рядом с ним стоял худощавый немолодой незнакомец с белым венчиком волос вокруг лысины, словно тонзура, которую давно не подстригали. На лице с резкими чертами выделялись светлые глаза, смотревшие на Танкмара сверху вниз.

— Мастер-вор, — сказал незнакомец Грифо, не отводя взгляда от Танкмара.

— О, как вы правы! — поспешно подтвердил его слова работорговец…