Грег Айлс - «Кровная связь»

Посвящается женщинам, которые глубокой ночью вдруг понимают, что в их жизни что-то не так, причем уже давно. Они лучше всех осознают правоту Фолкнера, который сказал: «Нет такого понятия, как было, есть только сейчас. Если бы было существовало, в мире не было бы горестей и печали». Вы не одиноки.

Память — хранитель природы вещей.
Цицерон

Зло порождает таинство,
Боль порождает знание.
Эразм Роттердамский

Глава первая

С чего начинается убийство?

С нажатия на курок? С появления мотива? Или все-таки оно начинается намного раньше, когда на долю ребенка выпадает больше ненависти, чем любви, отчего жизнь его и он сам меняются необратимо?

Впрочем, быть может, это ничего не значит.

А может быть, только это и имеет значение.

Мы судим и наказываем, исходя из фактов, но факты не являются истиной. Факты похожи на скелет, который кто-то откопал спустя много лет после его захоронения. Истина гибка и подвижна. Истина жива. Для того чтобы познать истину, требуется понимание, это самое трудное умение, доступное человеку. Для этого требуется увидеть все вместе, воедино, до и после, как это свойственно одному Господу.

До и после…

Именно поэтому мы начинаем с середины, с телефонного звонка, разорвавшего тишину полутемной спальни на берегу озера Понтшартрен в Новом Орлеане, штат Луизиана. На кровати лежит женщина, рот у нее некрасиво приоткрылся во сне. Кажется, она не слышит надрывающегося телефона. Но внезапно резкий звонок проникает в ее затуманенное сознание, подобно тому, как подушечки дефибриллятора встряхивают пребывающего в коме пациента. Рука женщины выныривает из-под одеяла, пытаясь нащупать телефон и не находя его. Она тяжело вздыхает и приподнимается на локте. Негромко выругавшись, она поднимает трубку с ночного столика.

Эта женщина я.

— Доктор Ферри слушает, — с трудом выдавливаю из себя я.

— Ты что, спишь? — В трубке звучит мужской голос, полный сдерживаемого гнева.

— Нет.

Я оправдываюсь автоматически, но во рту у меня пересохло, как в пустыне. Я смотрю на будильник. Он показывает двадцать минут девятого. Вечера. Я проспала девять часов.

Впервые за много-много дней мне удалось нормально выспаться.

— У нас свеженький труп.

Я еще с трудом соображаю, мой мозг не очнулся от сна.

— Что?

— Я звоню уже в четвертый раз за последние полчаса, Кэт.

Голос пробуждает во мне лавину гнева, желания и чувство вины. Он принадлежит детективу, с которым я сплю последние восемнадцать месяцев. Шон Риган. Проницательный, обворожительный и потрясающий мужчина, обладатель жены и троих детей.

— Повтори, что ты сказал, — прошу я, готовая откусить Шону башку, если он предложит встретиться где-нибудь.

— Я говорю, у нас свеженький труп.

Я тру глаза, пытаясь сориентироваться в темноте. Начало августа, и сквозь мои занавески просачиваются пурпурные отблески заката. Господи, до чего же паршиво во рту!

— Где?

— В округе Гарден-Дистрикт. Владелец типографской фирмы. Мужчина, белый.

— Укусы?

— Хуже, чем у остальных.

— Сколько ему было?

— Шестьдесят девять.

— Господи Иисусе, это о!. — Я уже слезаю с кровати. — Но это вообще не имеет никакого смысла!

— Согласен. Никакого.

— Сексуальные маньяки убивают женщин, Шон. Или детей. Но не пожилых мужчин.

— Мы уже говорили об этом. Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться сюда? У меня над душой стоит Пиацца, да и шеф может появиться в любую минуту.

Я беру со стула джинсы, в которых ходила вчера, и натягиваю их поверх трусиков. Фирменных, под названием «Секрет победы», любимых трусиков Шона, но сегодня вечером ему не удастся на них полюбоваться. И не удастся еще долгое время. А может, он больше не увидит их вообще никогда.

— У жертвы обнаружены какие-нибудь гомосексуальные наклонности? Может, он вызывал мужчин-проституток или что-нибудь в этом роде?

— Ни малейшей зацепки, — отвечает Шон. — Выглядит таким же чистым, как и остальные.

— Если у него дома есть компьютер, конфискуйте его. Он мог…

— Я знаю, что делать, Кэт.

— Хорошо, но…

— Кэт… — Одно-единственное слово, но за ним скрывается так много. — Ты пила сегодня?

По спине у меня прокатывается тяжелая волна жара. Я не притрагивалась к спиртному почти сорок восемь часов, но не собираюсь доставлять Шону удовольствие, отвечая на его вопросы.

— Как зовут убитого?

— Артур ЛеЖандр. — Он понижает голос. — Милая, ты пила сегодня?

У меня в крови уже проснулось желание: кажется, будто маленькие мелкие зубы вгрызаются изнутри в стенки сосудов. Мне позарез нужен обезболивающий ожог, который может дать глоток «Серого гуся». Вот только мне нельзя больше пить. Я принимаю валиум, чтобы ослабить физические симптомы абстиненции, но на самом деле ничто не способно заменить алкоголь, который долгие годы не позволял мне развалиться на куски.

Я перекладываю трубку на другое плечо и достаю шелковую блузку из платяного шкафа.

— Где обнаружены укусы?

— На груди, сосках, лице и пенисе.

Я замираю.

— На лице? Глубокие?

— Думаю, достаточно глубокие для того, чтобы ты сделала оттиски.

Возбуждение притупляет острые углы моего неугасимого желания.

— Выезжаю.
— Ты принимала лекарство?

Шон знает меня слишком хорошо. Больше никто во всем Новом Орлеане даже не подозревает, что я вообще что-нибудь принимаю. «Лексапро» — от депрессии, «Депакот» — против импульсивного поведения. Я перестала принимать оба препарата три дня назад, но не собираюсь обсуждать с Шоном такие подробности.

— Перестать трястись надо мной. ФБР уже там?

— Здесь добрая половина оперативной группы, и они хотят знать, что ты думаешь об этих укусах. Тут кто-то из Бюро фотографирует их, но ультрафиолетовое оборудование есть только у тебя… А когда речь заходит о зубах, то мы полагаемся только на тебя, парень.

Шон, намеренно ошибаясь относительно моего пола, разговаривает, как настоящий полицейский, и я понимаю, что его слышат чужие уши.

— Какой адрес?

— Двадцать семь, двадцать семь, Притания.

— По такому адресу обязательно должна быть охранная сигнализация.

— Отключена.

— Совсем как в первом случае. С Морландом.

Это первая жертва, найденная месяц назад, армейский полковник в отставке, по уши увешанный наградами за Вьетнам.

— Точно. — Шон понижает голос до шепота: — Тащи сюда свою очаровательную задницу, и побыстрее. Хорошо?

Сегодня от его ирландских заигрываний меня тошнит. Так и хочется врезать ему.

— И никаких «я люблю тебя»? — игриво спрашиваю я.

твет едва слышен:

— Ты же знаешь, что я не один.

Как всегда.

— Еще бы. Увидимся через пятнадцать минут.

На город быстро опускается ночь, пока я еду в своем «ауди» от моего дома на озере Понтшартрен в район Гарден-Дистикт, Парковый квартал, благоуханное сердце Нового Орлеана. Я провожу целых две минуты в ванной, пытаясь придать себе презентабельный вид, но лицо у меня все равно припухло ото сна. Мне позарез нужен кофеин. Через пять минут я окажусь в окружении полицейских, агентов ФБР, судебно-медицинских экспертов, начальника отдела по расследованию убийств во время разбойного нападения и, вероятно, самого шефа полиции Нового Орлеана. Я, собственно, привыкла к такому вниманию, но вот семь дней назад — как раз тогда, когда этот урод нанес последний по счету удар, — у меня возникли проблемы на месте преступления. Ничего особенного. Заурядное острое тревожное состояние с реакцией паники, как заявил медицинский эксперт, приводивший меня в чувство. Но приступы паники отнюдь не вселяют уверенность в суровых мужчин и женщин, работающих над раскрытием серийных убийств. Последнее, что им в этом случае нужно, — эксперт-консультант, которая не в состоянии держать себя в руках.

А тут еще о проявленной мною маленькой слабости поползли слухи. Об этом мне рассказал Шон. Никто не хотел в это верить. С чего бы это женщина, которую некоторые детективы из отдела по расследованию убийств называют Снежной королевой, вдруг расклеилась на месте не слишком омерзительного убийства? Мне бы самой хотелось это знать. У меня, конечно, есть на этот счет одна теория, но анализировать собственное психическое состояние — занятие крайне неблагодарное. Что касается прозвища, то никакая я не Снежная королева, но в мире охраны правопорядка, в котором доминируют агрессивные мачо, ради собственной безопасности мне не остается ничего иного, кроме как играть эту роль. Во всяком случае, до сих пор только благодаря ей мне удавалось уберечься от мужских домогательств и спасти себя от собственных неконтролируемых порывов. Хотя Шон являет собой живой пример несостоятельности подобной стратегии.

«Итак, это уже четвертая жертва», — напоминаю я себе, возвращаясь мыслями к расследованию. Четверо мужчин в возрасте от сорока двух до шестидесяти девяти лет, и все они убиты в течение нескольких последних недель. Если быть совсем уж точной, то на протяжении тридцати дней. Частота совершения убийств совершенно беспрецедентная, и если бы жертвами их стали женщины, то город уже охватила бы паника. Но поскольку убивают лишь мужчин средних лет или вообще пожилых, то Новым Орлеаном овладело какое-то болезненное любопытство. Все жертвы получили огнестрельные ранения в область позвоночника, на теле каждой остались следы человеческих укусов, и всех их добивали контрольным выстрелом в голову. От жертвы к жертве укусы становились все более изуверскими. Но они же, кстати говоря, и дали самые веские улики, способные изобличить будущего подозреваемого, — образцы митохондриальной ДНК из слюны убийцы.

Как раз эти укусы и стали причиной того, что к расследованию привлекли меня. Я судебный одонтолог, эксперт в области человеческих зубов и вреда, который они могут нанести. Я приобрела эти знания после четырех лет тоскливой учебы в зубоврачебной школе и пяти лет захватывающий практики. Если меня спрашивают, чем я зарабатываю на жизнь, я отвечаю, что я — дантист, что, в общем-то, недалеко от истины. Обычно этого бывает достаточно, чтобы утолить праздное любопытство. Словечко «одонтолог» никому и ни о чем не говорит, но в Америке, уже посмотревшей мыльный сериал «CSI, расследование убийств», прилагательное «судебно-медицинский» вызывает ненужные вопросы, отвечать на которые в продовольственном магазине у меня нет желания. Итак, если большинство моих знакомых знают меня как дантиста, который слишком занят, чтобы принимать новых пациентов, в некоторых правительственных агентствах — включая ФБР и Комиссию по расследованию военных преступлений при ООН — я считаюсь одним из ведущих судебных одонтологов в мире. Что очень и очень кстати. Известность в разумных пределах еще никому не приносила вреда.

Сегодня вечером оперативной группе требуется моя экспертная оценка следов укусов, а вот Шону Ригану требуется нечто большее. Когда он два года назад обратился ко мне за помощью в расследовании одного убийства, то вскоре узнал, что я обладаю обширными знаниями не только в том, что касается зубов. Помимо всего прочего, я закончила целых два курса медицинского колледжа, заложив, таким образом, необходимую основу для дальнейшего самообразования в области судебно-медицинской экспертизы. Анатомия, гематология, гистология, биохимия — словом, все, что только может потребоваться в ходе расследования. Из отчета о вскрытии я могу извлечь полезной информации в два раза больше любого детектива, да еще и в два раза быстрее. После того как наше сотрудничество с Шоном стало более близким, чем разрешается правилами, он стал неофициально привлекать меня к расследованию запутанных дел. Кстати, «привлекать» в данном случае весьма подходящее выражение: смысл жизни Шона Ригана заключается в том, чтобы ловить убийц, и для этого он не брезгует никаким средствами, пусть даже помощь ему предлагает сам дьявол.

Но Шон не просто одержимый и не слишком щепетильный полицейский. Он еще и мой товарищ по оружию, мой вдохновитель и добрый гений. Он не судит меня. Он принимает меня такой, какая я есть, и дает мне то, в чем я нуждаюсь. Подобно Шону, я прирожденный охотник. Охотница, если соблюдать правила грамматики. Но я охочусь не на животных. Когда-то давно я и в самом деле охотилась на них, но теперь это занятие мне ненавистно. Животные невинны и невиновны; а люди — нет. Так вот, я — охотник на людей. Но, в отличие от Шона, у меня нет на это официального разрешения, лицензии. Строго говоря. Судебная одонтология предполагает лишь опосредованное участие в расследовании убийств, и только связь с Шоном позволяет мне находиться в самой гуще кровавых событий. Обеспечив мне доступ — неэтичный и, вероятно, незаконный — к местам преступлений, свидетелям и уликам, он дал мне возможность раскрыть четыре убийства, одно из которых было серийным. Естественно, всякий раз лавры пожинал Шон — плюс сопутствующее повышение — и я не возражала. Почему? Может быть, потому, что если бы я сказала правду, то все узнали бы о нашем романе, Шона бы уволили, а убийцы вышли бы на свободу. На самом деле все обстоит намного проще. Правда заключается в том, что мне наплевать на похвалы и награды. Я успела почувствовать, как бурлит в крови адреналин и учащается пульс во время охоты на хищников, и пристрастилась к этому столь же крепко, как к спиртному, глотнуть которого мне отчаянно хочется в эту самую минуту.

Вот по этой причине я и позволила нашим отношениям давным-давно миновать ту точку, по достижении которой я обычно начинала манкировать ими. Собственно, это случилось достаточно давно, для того чтобы я успела забыть один из уроков, с таким трудом усвоенных мною: муж не уходит из семьи. Во всяком случае, те мужья, с которыми встречалась я. Вот только на этот раз все вышло немного по-другому. Шон проделал долгий путь, убеждая меня в том, что готов совершить подобный шаг. И я почти поверила ему. Поверила настолько, что позволила себе отчаянно надеяться на это в самую тяжелую ночную пору. Но теперь… ситуация изменилась. Вмешался рок. Или судьба. И если только Шон не сможет по-настоящему удивить меня, нашим отношениям пришел конец.

Без всякого предупреждения на меня накатывает приступ тошноты. Я пытаюсь убедить себя, что это всего лишь похмелье, абстиненция, но в глубине души сознаю, что это неправда. Это паника. Чистой воды ужас, который охватывает меня при мысли о том, что мне придется бросить Шона и снова остаться одной.

Не думай об этом, — говорит мне дрожащий и неуверенный внутренний голос. — Через пару минут тебе предстоит выход на сцену. Думай о деле…
Я сбрасываю скорость, съезжая с федеральной автострады на авеню Святого Карла, и тут подает голос мой мобильный телефон, наигрывая первые такты песни «Проклятое воскресенье» группы «U2». Мне не нужно смотреть на дисплей, чтобы узнать, кто звонит. Это Шон.

— Ты где? — спрашивает он.

Я все еще в пятнадцати кварталах от старинных особняков в викторианском стиле, выстроившихся по обе стороны Притания-стрит, но мне нужно успокоить Шона.

— Я уже совсем рядом с вами.

— Отлично. Сумеешь донести оборудование сама?

Мой чемоданчик со всеми принадлежностями одонтолога весит тридцать один фунт, а сегодня вечером мне понадобится еще и фотоаппарат на треноге. Может, Шон намекает, чтобы я попросила его встретить меня? Это даст ему возможность поговорить со мной наедине, прежде чем мы предстанем перед остальными. Но разговор наедине — это последнее, что мне нужно сегодня.

— Как-нибудь справлюсь, — отвечаю я. — У тебя какой-то странный голос. Что там у вас происходит?

— Все стоят на ушах. И ты знаешь, почему.

Я и в самом деле знаю. За прошедшие годы в районе Нового Орлеана и Батон-Руж трижды случались серийные убийства, причем в ходе расследования всех трех дел были допущены серьезные ошибки.

— У нас здесь детективы из шестого участка, — продолжает Шон, — но сейчас всем распоряжается оперативная группа. Мы будем руководить проведением расследования из штаба, как и все остальные. Капитан Пиацца уже готова сожрать меня живьем.

Он имеет в виду Кармен Пиаццу, американку итальянского происхождения пятидесяти с чем-то лет, жесткую и крутую даму, поднявшуюся по всем ступенькам служебной лестницы отдела детективов и возглавляющую сейчас департамент уголовного розыска. Если кто-нибудь и сумеет когда-нибудь выгнать Шона за связь со мной, то это будет Пиацца. Она в восторге от послужного списка Шона, в особенности от списка произведенных им арестов, но считает его ковбоем. И она права. Он упрямый, жестокий, безнравственный ирландский ковбой.

— Ей известно что-нибудь конкретное о нас с тобой?

— Нет.

— И никаких сплетен? Вообще ничего?

— Не думаю.

— А как насчет Джо? — спрашиваю я, имея в виду партнера Шона, детектива Джо Гуэрчио. — Может, он разболтал что-нибудь?

Секундное колебание.

— Этого не может быть. Послушай, просто веди себя неприступно и сдержанно, как всегда. Если не считать последнего раза. Как ты себя чувствуешь, кстати? Нервишки не шалят или что-нибудь в этом роде?

Я закрываю глаза.

— Пока ты не спросил, все было в порядке.

— Извини. В общем, поспеши. Жду. Мне пора возвращаться.

На меня вдруг накатывает волна беспричинного страха.

— Ты не можешь меня подождать?

— Наверное, будет лучше, если я не стану этого делать.

Лучше для кого? Для тебя…

— Отлично.

«Думай о деле, — приказываю я себе, высматривая номера домов на Притании, чтобы не проскочить нужный адрес. — От тебя ожидают профессионального поведения. Ты знаешь свое дело».

Факты достаточно просты. В течение последних тридцати дней трое мужчин были застрелены из одного и того же оружия, их тела отмечены одними и теми же укусами, и в двух случаях по образцам слюны с вероятностью восемьдесят семь процентов было установлено, что нанес их белый мужчина кавказской национальности. В лаборатории Главного полицейского управления Нью-Орлеана были проведены баллистические тесты, и эксперты сравнили пули. В судебно-медицинской лаборатории штата установили тождественность образцов ДНК из слюны. А я установила идентичность следов укусов.

На самом деле сделать это намного труднее, чем показывают по телевизору. Чтобы объяснить детективам из отдела по расследованию убийств, в чем заключается моя работа, я часто рассказываю им об одном судебно-медицинском эксперте, который с помощью искусственных вставных челюстей пытался оставить на теле идентичные отпечатки зубов. У него ничего не получилось. Вывод ясен даже патрульным полицейским. Уж если идентифицировать укусы, оставленные на теле одним и тем же комплектом зубов, представляется достаточно трудным делом, то что же тогда говорить об идентификации следов, которые могли быть оставлены зубами любого из миллионов наших сограждан? Даже сравнение следов укусов на теле с зубами небольшой группы подозреваемых в действительности намного сложнее, чем полагают большинство одонтологов.

Слюна, оставленная убийцей на месте укуса, может существенно облегчить дело, поскольку из нее можно выделить ДНК для сопоставления с образцами слюны подозреваемых. Но четыре недели назад, когда была найдена первая жертва, в отметках от зубов на теле я не обнаружила следов слюны. Тогда я решила, что преступник — профессиональный убийца, который смыл следы слюны со своих укусов, чтобы помешать нам получить образцы ДНК в качестве улики. Но неделей позже, когда была обнаружена вторая жертва, моя теория разбилась в пух и прах. Я сумела взять образцы слюны с двух из четырех отметок зубов, оставленных на теле. Следовательно, теперь можно было предполагать, что мы имеем дело с разными преступниками, причем непрофессионалами. С помощью методов отражательной ультрафиолетовой фотографии и сканирующей электронной микроскопии, которыми я воспользовалась для анализа следов укусов, удалось установить, что обе жертвы погибли от рук одного и того же преступника. Баллистический анализ извлеченных из тел пуль свидетельствовал в пользу моих выводов, и шесть дней спустя, когда была убита третья жертва, моя гипотеза получила окончательное подтверждение после проведения исследования ДНК, взятой из слюны, оставшейся в месте укусов на теле. Один и тот же преступник расправился со всеми тремя мужчинами.

Важность этого открытия невозможно было переоценить. Главным критерием для классификации серийных убийств является наличие трех жертв, убитых одним и тем же человеком, причем в разных местах, и «период раздумий» между совершением преступлений. Я помогла доказать то, что почувствовала в то самое мгновение, когда увидела первую жертву. В

Новом Орлеане на охоту вышел очередной хищник.

Мое официальное содействие расследованию закончилось на той стадии, когда я идентифицировала следы укусов, но я не собиралась останавливаться на этом. Когда Главное полицейское управление Нового Орлеана и ФБР совместными нелегкими усилиями породили на свет оперативную группу, я приступила к анализу других аспектов этого дела. Когда имеешь дело с убийствами на сексуальной почве, решающее значение для раскрытия преступления имеют критерии, по которым убийца выбирает свои жертвы. И подобно всем серийным убийствам, в основе преступлений, совершенных в Новом Орлеане — НОУ, или «убийства в Новом Орлеане», по терминологии ФБР, — лежат сексуальные мотивы. В таких случаях жертв всегда объединяет и связывает нечто общее, и именно это самое нечто и притягивает убийцу-хищника. Но жертвы убийств НОУ разнились по возрасту, физической форме и телосложению, роду занятий, социальному статусу и месту жительства. Единственной общей чертой у них было то, что все они были белыми, мужчинами, в возрасте старше сорока лет и имели семьи. Сочетание этих четырех фактов не позволяет включить их в общепринятую целевую группу, на которую охотятся серийные убийцы. Более того, ни у одной из жертв пока что не установлено каких-либо привычек, которые могли бы привлечь внимание преступника к нетипичной цели. Никто из погибших не был гомосексуалистом и не проявлял склонности к сексуальным извращениям. Никого из них никогда не арестовывали за преступления, совершенные на сексуальной почве, никто из них не подвергался преследованиям за жестокое обращение с детьми, равно как и не посещал стриптиз-клубов или им подобных злачных заведений. Вот по этой самой причине оперативная группа, расследующая НОУ, не продвинулась ни на шаг в поисках подозреваемого.

Я притормаживаю, чтобы разглядеть номер дома, и чувствую, как по коже бегут мурашки страха и предвкушения. На этой улице каких-нибудь пару часов назад находился убийца. Он до сих пор может оставаться где-нибудь рядом, наблюдая за ходом расследования. Серийные убийцы часто так поступают. Он может сейчас наблюдать за мной. В этом и состоит вся прелесть. Хищник опасен. Когда вы начинаете охоту на хищника, вы то сами можете стать жертвой. Другого пути нет. Преследуя льва в зарослях, вы оказываетесь в пределах досягаемости его клыков и когтей. А мой противник отнюдь не лев. Это самое опасное создание в мире: человеческое существо мужского пола, которое подгоняют ярость и похоть, но поступки которого — по крайней мере, временно — подчиняются логике. Он безнаказанно бродит по этим улицам, уверенный в собственной силе и неуязвимости, в аккуратности и точности планирования, нагло и вызывающе исполняя задуманное. Мне известно о нем только одно: подобно своим собратьям, он будет убивать снова и снова, убивать до тех пор, пока кто-нибудь не разгадает тайну его души или пока внутренние противоречия в его мозгу не уничтожат его самого. Большинству людей все равно, как закончится этот кошмар, лишь бы он закончился побыстрее.

Но я не принадлежу к этому большинству, и мне не все равно.

Шон стоит на тротуаре и ждет. Он прошагал целый квартал от дома жертвы, чтобы встретить меня. Все-таки он никогда не праздновал труса. Но достанет ли у него силы духа, чтобы справиться с нашей нынешней ситуацией?

Я останавливаю «ауди» позади джипа «Тойота-Лендкрузер», выхожу и начинаю вытаскивать свои чемоданчики. Шон быстро обнимает меня, а потом забирает снаряжение у меня из рук. Ему сорок шесть лет, но выглядит он на сорок, не больше, и двигается с легкой, уверенной грацией прирожденного атлета. Волосы у него по большей части еще черные, а в зеленых глазах вспыхивают искорки. Даже пробыв восемнадцать месяцев пробыла в роли его любовницы, я до сих пор жду, что стоит ему открыть рот и я услышу сильный ирландский акцент. Но вместо этого раздается лишь привычный новоорлеанский говор, этакий местный бруклинский протяжный диалект с налетом краба  .

— Ты как, нормально? — спрашивает он.

— А ты, никак, передумал?

Он лишь пожимает плечами.

— Что-то мне не по себе. Дурное предчувствие.

— Дерьмо собачье! Ты просто хотел убедиться, что я не пьяна.

По его лицу я вижу, что угадала. Он окидывает меня пытливым взглядом и даже не делает попытки извиниться.

— Давай, — говорю я ему.

— Что?

— Ты собирался что-то сказать. Давай говори.

Он вздыхает.

— Ты неважно выглядишь, Кэт.

— Благодарю за вотум доверия.

— Извини. Ты пила?

От злости я стискиваю зубы.

— Я трезва как стеклышко, причем впервые за столько лет, что даже не упомню.

Он продолжает скептически рассматривать меня. И по его глазам я вдруг замечаю, что он мне поверил.

— Господи Иисусе! Тогда, наверное, тебе не помешает выпить.

— Ты даже не представляешь, как мне этого хочется. Но я не буду пить.

— Почему?

— Отстань. Давай неси эти сундуки.

— Мне лучше вернуться раньше тебя.

Он выглядит смущенным.

На меня вновь накатывает раздражение, и я отвожу глаза.

— Сколько тебе дать? Пять минут?

— Это слишком много.

Я машу рукой, чтобы он проваливал, и вновь сажусь в машину. Он делает шаг ко мне, но потом поворачивается и уходит.

У меня дрожат руки. Интересно, когда я проснулась, они уже дрожали? Я изо всех сил хватаюсь за рулевое колесо и делаю несколько глубоких вдохов. После того как пульс приходит в норму, а сердце успокаивается, я разворачиваю к себе маленькое зеркальце и смотрюсь в него. Обычно меня не очень-то волнует, как я выгляжу, но слова Шона заставили меня нервничать. А когда я нервничаю, в голову мне приходят всякие сумасшедшие мысли. Бестелесные голоса, старые ночные кошмары, прежние ошибки и промахи, неуважение и презрение, то, о чем говорили мне психотерапевты...

Глядя на себя в зеркальце, я раздумываю, стоит ли подвести глаза карандашом на случай, если там, в доме, мне придется поставить кого-нибудь на место взглядом. В общем-то, он мне не нужен. Мужчины часто говорят мне, что я красива, но они говорят такие вещи любой женщине. Собственно, у меня мужское строение лица, простое и эффектное. Этакий перевернутый треугольник. Острый подбородок переходит в сильную челюсть. Уголки губ загибаются кверху. Потом идет заостренный кончик прямого римского носа, выдающиеся скулы, карие глаза с кошачьим разрезом и наконец темный вдовий пик волос  . В них я явственно вижу своего отца, который умер двадцать лет назад, но который до сих пор живет в каждой черточке моего лица. В бумажнике я постоянно ношу с собой его фотографию. Люк Ферри, 1969 год. На фотографии, сделанной где-то во Вьетнаме, он улыбается и позирует в военной форме. Мне не нравится форма — после всего, что сделала с ним война, — но нравятся его глаза на этом снимке. По-прежнему живые, человеческие, полные сочувствия. Именно таким я его и запомнила. Таким, каким видят своего отца маленькие девочки. Однажды он сказал, что я уже почти унаследовала его лицо, но в самую последнюю минуту на меня спикировал ангел и добавил мягкости, отчего я получилась просто красавицей.

А вот Шон видит в моем лице твердость и жесткость. Как-то он заявил, что я сама похожа на хищника, на орла или ястреба. Нынешним вечером это меня радует. Потому что когда я вылезаю из «ауди», взваливаю на плечо треногу от фотоаппарата и вешаю чемоданчик с реактивами, что-то мне подсказывает, что, пожалуй, Шон был прав, когда беспокоился о моих нервах. Сегодня вечером, в отсутствие спасительной анестезии, я чувствую себя голой. А без привычного химического барьера, который отгораживает меня от реальности, — еще более уязвимой перед тем, что заставило меня удариться в панику в прошлый раз.

Шагая по темной улицы, вдоль тротуаров, на которой выстроились оградки из кованого железа и дома с балконами на втором этаже, я спиной ощущаю чей-то взгляд. Я останавливаюсь и оборачиваюсь, но никого не вижу. Только собака неподалеку задрала лапу у фонарного столба. Я обвожу взглядом балконы над головой, но жара загнала их владельцев внутрь. Господи Иисусе! У меня такое чувство, будто все тридцать один год своей жизни я прожила, ожидая увидеть труп, который лежит сейчас в доме прямо передо мной. Или, может быть, это он ждал меня. Но что-то меня ждет, можно не сомневаться.

Я двигаюсь дальше, и перед глазами у меня возникает хрустальный образ. Запотевшая чудесная бутылка голубого стекла, в которой на три пальца плещется «Серый гусь», похожий на талую воду благословенного глетчера. Если бы мне удалось глотнуть хотя бы капельку этого божественного напитка, я бы с честью вышла из любого положения, выдержала бы любые напасти.

Ты же проделывала это сотни раз, — говорю я себе. — Ты работала в Боснии, когда тебе было всего двадцать пять, и справилась.

— Эй! Это вы доктор Ферри?

Какой-то полицейский в форме окликает меня с высокого крыльца с правой стороны от меня. Дом жертвы. Артур ЛеЖандр жил в большом викторианском доме, типичном для Паркового квартала Гарден-дистрикт. А вот автомобили, припаркованные в переулке за углом, гораздо чаще можно встретить в жилых микрорайонах Дезире и Сент-Томас — фургон-универсал коронера, карету «скорой помощи», патрульные машины Главного полицейского управления Нового Орлеана и микроавтобус ФБР, перевозящий бригаду судебно-медицинских и технических экспертов. Еще я замечаю парочку автомобилей без опознавательных знаков, принадлежащих Главному полицейскому управлению Нового Орлеана, и среди них — машину Шона. Поднимаясь по ступенькам, я надеюсь, что все будет в порядке.

Но не успев пройти и десяти шагов по коридору, понимаю, что на этот раз вляпалась в крупные неприятности.