Ги Раше - «Месть Гора»

1

Хети шел по каменистой пустыне. Шел очень медленно, но не потому что чувствовал усталость. Напротив, он ощущал во всем теле удивительную легкость, словно и не было у него никакого тела, словно была только ка — душа, которая есть у каждого живого существа, она его невидимый двойник. Он сделал несколько широких шагов, ощущая при этом, что каждое новое движение отрывает его от земли, и он взлетает. Вдали показалась группа деревьев, покачивающихся, будто в танце. Его не раз посещали подобные видения, хоть он и не знал, по чьей воле они возникали — то ли по воле какого-то божества, то ли по воле демонов, живущих в этих местах, то ли по воле Ха, таинственного бога, который правит всеми пустынями, обрамляющими долину Нила. Ему почудилось, что эти деревья — вероятнее всего пальмы — всего лишь видение, которое унесется вдаль, как только ему покажется, что еще немного — и он к нему приблизится.
Наверное, это видение ему послал злой бог Красный Сет, повелитель пустыни: пальмовая роща, обещавшая отдых в оазисе, внезапно исчезла, и на ее месте Хети увидел одно-единственное дерево — смоковницу, которая была так похожа на росшие на меже, отделявшей плодородные земли от земель западной пустыни, деревья из его детских воспоминаний. Но ведь он и идет по западной пустыне… Разве не отправился он на Прекрасный Запад, в Аменти, где живут счастливые души упокоившихся? Разве не там суждено ему найти ту, что живет в его сердце, — Исет, любовь его юности?
И вдруг перед ним появилась женщина. Она, казалось, вышла из-за смоковницы, за стволом которой пряталась. И ему почудилось, что эта женщина… его Исет! Но ее губы приоткрываются, и вот она говорит с ним. Она говорит, что она не Исет, а Изида, чье священное дерево — смоковница, и пришла она, чтобы сказать ему о том, что Исет жива. Разве он забыл? А если помнит, то зачем отправился искать страну, в которой живут оправданные души умерших?
Он сам не понимает: и правда, почему он идет туда, где садится солнце? Неужели только потому, что когда-то, давным-давно (но он еще помнит тот день), он сказал своей сестре Нубхетепи, что однажды пересечет западную пустыню и будет идти без отдыха, пока не достигнет Камышевых Полей¹, где в вечном счастье пребывают умершие? И он пойдет искать эту страну через земли, принадлежащие темноволосым теену, через земли светловолосых тему, будет идти через далекие земли до тех пор, пока не придет в Камышевые Поля. Он помнит день, когда принял решение отправиться по дороге, ведущей в другой мир, потому что именно в тот день он стал мужчиной, в тот день решил попросить отца отрезать ему детскую косу, в тот самый день он познакомился с Исет в зарослях папируса и тростника на берегу великого Южного озера…
Богиня, явившаяся, чтобы напомнить ему о том, что его возлюбленная Исет все еще живет под оком Ра, исчезла, а вместе с ней пропала и маленькая смоковница, наверное, служившая ей домом. Теперь перед ним раскинулся настоящий сад, полный разнообразных деревьев, которые он не смог бы назвать по именам, и прекрасных ярких цветов. Он спросил себя, как мог он предполагать, что находится у ворот Аменти, в то время как перед ним — расположенный на крайнем западе Сад Гесперид. Он помнил, что в этом заколдованном саду живут прекрасные девушки, дочери бога Атласа, повелителя Западных гор. Ему рассказывали, что в сердце сада растет дерево, приносящее золотые плоды. Эти божественные плоды, по форме напоминающие яблоки, богиня земли подарила другой богине на ее свадьбу с богом неба. Дерево охраняет змей, потому что волшебные плоды принадлежат богам. Но разве станет Хети, Повелитель змей, бояться какого-то змея?
Внезапно до слуха Хети долетело пение, сопровожда­емое игрой на флейте. Воздух наполнился гармоничными звуками. Эти женские голоса могли принадлежать только Гесперидам, такими они были прекрасными. Раздвигая ветви деревьев руками, он пошел вперед, надеясь увидеть поющих дев, как вдруг кто-то позвал его по имени: «Хети! Хети!»
И он проснулся. А потом открыл глаза и сел.
— Этот юноша — твой друг Хети, верно? Смотри-ка, он заснул в тени кипарисов…
Эти слова были произнесены женщиной. Им вторил женский смех. Хети осмотрелся. Он сидел на колючем ложе из сосновых веток на опушке рощи, в которой кипарисовые деревья соседствовали с соснами, своими зелеными вершинами разрезавшими наполненное светом голубое небо. К нему направлялся Ява, его друг, в свое время прибывший в Египет с одного из островов посреди моря — так называли жители долины Нила острова, расположенные в море к северу от берегов Египта. Ява был родом с острова, на котором жили кефтиу². Жители Вавилона называли их остров Каптара, а ханаанеи — Каптор. Хети наконец вспомнил, что находится не в сердце пышно зеленеющей Ливии, не в египетской западной пустыне, и даже не в Саду Гесперид, но в стране кефтиу, в окрестностях Кносса, которым правил отец Явы — царь Астерион.
С приходом Явы пение смолкло. В просвете между деревьями Хети увидел шесть девушек и юношу. Юноша сидел на камне, держа в руке камышовую флейту. Девушки — а именно их чарующее пение проникло в его сон — стояли рядом с флейтистом. На юном музыканте была традиционная для жителей Каптары набед­ренная повязка, которая отличалась от тех, что носили соотечественники Хети: узкий лоскут, закрепленный на талии при помощи толстого валика из той же ткани. С недавних пор Хети носит такую же. Что до девушек, то они были одеты в широкие, ярких цветов юбки с оборками длиной до лодыжек и кофты с короткими рукавами, открывавшие взгляду верхнюю часть груди и шею. На головах у них были высокие шапочки, из-под которых на виски и щеки, а сзади — на спину, спадали пряди длинных волнистых волос.
— Кажется, я задремал, — сказал Хети Яве, когда тот подошел ближе.
— Солнце уже клонится к закату, но в часы зенита лучшего занятия, чем сон, и не придумаешь. Тебе должно быть известно, что наш бог пастухов не любит, когда тревожат его сон в часы, когда солнце, словно стрелы, мечет в землю свои раскаленные лучи. Но он уже давно проснулся и бежит по вершинам гор и лесов нашего острова. Поэтому-то и пришли сюда эти девушки, чтобы на поляне переплести свои шаги в танце, сопровождая их пением. Это они разбудили тебя.
— И прекрасно, потому что нехорошо слишком много спать. Да и что может быть приятнее, чем, открыв глаза, увидеть таких красавиц? Скажи мне, кто они?
Ява присел рядом с другом:
— Это молодые жрицы из храма богини Диктины. Ее святилище находится в восточной части острова, на склоне высокой горы Дикте, названной так в честь богини. Они будут принимать участие в празднике, посвященном нашей великой богине, который состоится на днях. Они заметили тебя, когда пришли сюда, чтобы подготовить танцы и песни, которые станут исполнять на празднике.
— Если так, — сказал Хети, — значит, это богиня Диктина явилась ко мне во сне!
По просьбе Явы Хети рассказал, что ему снилось.
— Думаю, — подвел он итог, — богиня пришла, чтобы напомнить мне о том, что моя дорогая Исет ждет меня, но только я пока точно не знаю, где. Но я надеюсь, что божество, пославшее мне этот сон, навестит меня снова и скажет, куда идти. Исет не в Аменти, как я думал раньше. Возможно, мне нужно идти туда, где заходит солнце, к Саду Гесперид… о котором ты мне рассказывал.
— Может, и так, — не стал с ним спорить Ява. — Но вспомни, я ведь только вчера рассказал тебе об этом таинственном саде, расположенном на краю земли. Ты рассказал мне о Полях Иалу, расположенных за горизонтом, там, где садится солнце, где живут вечно души умерших, а я вспомнил о Саде Гесперид, который, если верить легендам, находится за морями на крайнем западе. Не наш ли разговор навеял тебе этот сон?
— Допускаю, что ты прав. Но, как бы то ни было, этот сон мне подарило божество. Вернее, богиня, потому что именно она явилась мне во сне. Может, это была Диктина, а может, она — воплощение Изиды, которая защищала меня в Египте, и Анат, которую я почитал на землях Ханаана?
— Не стану с тобой спорить. Наверное, так оно и есть. Диктину мы зовем еще и Бритомартис, что в переводе с нашего языка означает «Сладостная дева». Люди говорят, что это одно из многих имен великой богини Реи, матери богов.
Пока они беседовали, юные жрицы, словно состязаясь друг с другом в дерзости, подходили все ближе, пока не остановились в паре шагов от юношей.
— И кто же этот прекрасный соня? — наконец спросила одна из них, обращаясь к Яве, с которым, судя по всему, была знакома.
— Это мой друг, и в своей стране он занимает высокое положение.
— И какая же это страна? — спросила другая девушка.
— Она называется Египет. Ее берега далеко на юге, в той стороне, где солнце еще жаркое, когда приходит зима. Земли Египта орошает глубокая и широкая река, каких здешние жители никогда не видели, ведь мы привыкли к тому, что жарким летом наши реки превращаются в ручейки, а то и совсем пересыхают.
Пока друг говорил, Хети рассматривал девушек. Все они были стройными, но, на удивление, высокими, как для женщин. Внимание его привлекла та, что заговорила первой, назвав его «прекрасным соней». Он с удовольствием любовался ее сияющим лицом с тонкими чертами, ее смеющимися глазами. Она же смело отвечала на его взгляд, и он не знал, был ли это своего рода вызов или же насмешка, а может, и не то и не другое… И вдруг, обернувшись к своим спутницам, она сказала:
— Сестры мои, дадим же этим прекрасным юношам возможность продолжить их занятие. Нам многое еще предстоит сделать, чтобы достойно подготовиться к празднику и играм, устраиваемым в честь богов.
Хети с сожалением смотрел, как они уходят. Их присутствие было ему приятно, потому что оно прогнало грустные мысли, одолевавшие его с того самого дня, как он покинул берега Нила. Хотя… Если уж говорить правду, тоска поселилась в его сердце задолго до отъезда.
— Знаешь ли ты их имена? — спросил он у своего спутника.
— Нет, не знаю. Я знаю только, кто они и откуда, потому что они приходили во дворец к отцу, и с ними была великая жрица. Я в тот день был рядом с отцом, поэтому-то они меня узнали. Но это все, что мне известно. Не забывай, что я вернулся на родину вместе с тобой, а значит, несколько дней назад. Теперь, когда ты проснулся и чувствуешь себя хорошо, вернемся во дворец. Знай, мои отец и мать с нетерпением ждут продолжения истории о твоих злоключениях, которую ты начал рассказывать несколько дней тому назад. Они хотят знать все до мельчайших подробностей!
— Охотно. Рассказывать о моей жизни мне нравится, но к радости примешивается сожаление, потому что вместе с приятными моей душе моментами я вновь переживаю и те, что огорчают меня и окутывают сердце печалью.
— Я понимаю тебя… Но ты ведь знаешь, что для моих родителей, как и для меня самого, огромное удовольствие слушать рассказ о жизни, богатой приключениями…

2

Город Кносс был в свое время основан на склонах невысокого холма в северной части Каптары, у подножия дворца. Проходили века, дворец был отстроен заново после землетрясения и стал еще более красивым и величественным. За несколько десятилетий до того, как корона перешла к Астериону, отцу Явы, несколько сильных подземных толчков еще раз разрушили царскую резиденцию, а вместе с ней и бóльшую часть городских построек. И вновь был возведен дворец, превосходивший прежний по размерам. Город же не только восстал из руин, но неимоверно разросся по направлению к морю — до такой степени, что пригороды наконец слились с кварталами, примыкавшими к порту — Амнисосу. Своим вновь обретенным благополучием, равного которому он прежде не знал, город был обязан расширению торговых связей: лавки, принадлежащие уроженцам Кносса, появились на многих островах, расположенных в северной части моря, и даже на континенте, которому в недалеком будущем предстояло получить имя нимфы Европы. Кроме того, развивалась торговля с городами-портами Сирии, Ханаана, и на протяжении определенного отрезка времени — с городами, расположенными на различных рукавах Нила.
Хети впечатлили масштабы нового дворца с его внутренними двориками, крыльями лестниц, висящими друг над другом галереями, выходившими на огромный прямоугольный двор, расположенный в центре дворцовой постройки. Стены его неисчислимых галерей украшали фрески, просторные залы обрамляли колоннады, хранилища были заполнены огромными глиняными кувшинами с зерном, оливками, фруктами, оливковым маслом и винами.
Вина к царскому столу поставляли не только местные, но и привезенные с соседних островов и из Сирии. Даже резиденция фараона в Великом Городе Юга — и та, по мнению Хети, не шла ни в какое сравнение с увиденным. Тем более что дворец царя Двух Земель был построен из необожженного кирпича и покрыт штукатуркой, имитирующей мрамор, в то время как дворец царя Кносса выстроили из тщательно обтесанных камней, а кладку надежно спрятали от любопытных глаз: кое-где покрыли слоем поражающего белизной гипса, а где-то — прекрасными фресками, на которых оживала природа острова, чьи реки спускались с гор к богатому рыбой морю, а также были изображены сцены дворцовой жизни. Полы во дворце были покрыты плиткой из сланца или мрамора.
В здании дворца было столько комнат и столько галерей на разных уровнях, что Хети не осмеливался ходить по нему без сопровождения. На следующий день после приезда он попробовал было найти дорогу самостоятельно, но очень скоро заблудился в сплетении плохо освещенных коридоров, напомнивших ему коридоры храма Змеи, построенного на берегу великого Южного озера.
Хети вместе с Явой отправился к царю и царице. Они пересекли галерею, стены которой были украшены фресками. На этих фресках кроме прочего были изображены секиры из двухслойного металла.
— Они символизируют наше верховное божество, повелителя молний и землетрясений, — пояснил Ява. — Этот бог воплощен в образе быка.
Хети был понятен этот язык символов: царя Двух Земель также часто изображали в виде быка, о котором в священных текстах упоминалось как о «быке, оплодо­творяющем свою супругу и мать». В Ханаане почитали бога грозы Решефа, обитавшего на высокой горе. Однако Ява сообщил ему (и это было для Хети новым и удивительным), что божество по имени Яссон кефтиу изображали только в виде такой вот секиры. Она считалась символом молнии — оружия бога-громовержца, грохотом сотрясающего небеса. В противоположность грозному богу, женское божество, которому жители Каптары дали несколько имен — «Богиня с сетью», Диктина, «Сладостная дева», или же Бритомартис, повелительница земли, растений и диких зверей Рея, — всегда изображалось в виде женщины. Да-да, верховным божеством народа Каптары было божество женское, а ее верховная жрица — супруга царя — имела больше власти, чем сам царь, считавшийся воплощением мужского божества.
Поэтому-то в зале, выходящей на широкий центральный двор, куда Ява привел Хети, Астерион сидел на низком сиденье, в то время как его супруга Алкиона занимала высокий трон, снабженный спинкой, украшенной по бокам скульптурным изображением извивающихся змей. Эти пресмыкающиеся, по виду отличающиеся от тех, что Хети успел изучить в Египте и Ханаане, символизировали мощь земли и подземного мира, которым под именем Гекаты тоже правила богиня Рея. Прислушавшись к советам друга, Хети в первую очередь обратился со словами приветствия к царице, являвшейся, как мы уже упоминали, великой жрицей Бритомартис и земным воплощением богини. Согласно обычаю она принимала подношения, руководила отправлением культовых обрядов и имела высшую власть в царстве, что не мешало ей передать полномочия судьи, дипломата и военачальника своему царственному супругу. Лицо Алкионы было нежным, но серьезным, и хотя в уголках глаз и губ уже обозначились первые морщинки, ей была присуща красота молодости.
Царица ответила на приветствие Хети и, как того требовали правила вежливости, осведомилась о его здоровье. Потом пришел черед поздороваться с царем. Астерион улыбнулся в ответ и сказал, что сам он, равно как и жена его, и дочь, с нетерпением ожидает продолжения рассказа Хети. Нужно сказать, что у Явы была младшая сестра. Вернувшись на родину, он не узнал сестренку: когда сидонийские пираты выкрали его, купающегося недалеко от порта в Амнисосе, она была совсем маленькой. Сестру Явы звали Акакаллис в честь богини — дочери Реи. Девушка скромно сидела на низкой скамеечке по левую руку от своей матери. Хети поприветствовал и ее. Она ответила улыбкой.
Повинуясь жесту Астериона, молодой египтянин сел лицом к царской чете, в то время как Ява устроился справа от отца.
— Хети, — обратился к гостю Астерион, — последние три дня мы готовились к празднованиям в честь богини, и у нас, к превеликому сожалению, не было свободного времени, чтобы дослушать рассказ о твоих приключениях.
— И теперь, господин мой, — откликнулся Хети, — я не могу припомнить, на чем я остановился.
— Ты рассказал о своем детстве, о родителях, о младшей сестре и о деде Дьедетотепе, отце твоей матери, который передал тебе секреты мастерства, и ты стал Повелителем змей. Еще ты рассказал о таинственном храме Змеи, который, по твоим словам, похож на этот дворец, где мы служим нашей богине и живем. Ты рассказал, как подружился с молодым писцом по имени Небкауре и спас его от напавшего крокодила. И о том, как на охоте в зарослях тростника ты встретил таинственную незнакомку, которая потом стала твоей супругой³.
— Я восхищаюсь тем, что эта девушка осмелилась пойти против своего ужасного отца, желавшего навязать ей свою волю, — заметила царица Алкиона. — Для нас, кефтиу, странно слышать, что где-то мужчины могут так обходиться со своими женщинами, считая, будто имеют на это право.
Богиня, которой мы поклоняемся, наделена большим могуществом, чем бог неба и гор, а мы, женщины, знаем, что мужчины ни в чем нас не превосходят, даже наоборот… Но мы предпочитаем говорить, что мужчины и женщины равны между собой, никто не имеет превосходства, и это вполне всех устраивает, хотя, конечно, каждый остается при своем мнении.
— Моя дорогая супруга, — обратился к ней Астерион, — твоими устами говорит мудрейшая богиня, и я вполне с тобой согласен. Эти люди, которых вы называете ааму, навязывают египтянам законы, свидетельствующие об их грубости. С твоих слов выходит, что они — настоящие дикари, и пройдет много времени, прежде чем их нравы станут мягче и они научатся вести себя достойно.
— Боюсь, они никогда не станут достойными людьми, — вздохнул Хети. — Более того, они навяжут египтянам свои позорные обычаи, превратив наших женщин — матерей, сестер, жен — в низшие существа, лишенные собственной воли и желаний.
— Да убережет нас богиня Бритомартис от подобного несчастья! — воскликнула Акакаллис.
— Не бойся, никогда не бывать такому на нашем острове! — заверил дочь Астерион.
На мгновение он задумался, потом сказал:
— Позволь напомнить тебе, что еще ты успел нам рассказать. Ты отправился в Великий Город Юга на царскую службу.
— Именно так. И я бы счастливо жил, будучи верным командиром армии его величества, если бы моя жена Исет не настояла на том, чтобы я разузнал, что сделали с ее матерью ее жестокий супруг Зерах и безжалостные сыновья.
— Если я не ошибаюсь, — прервал его рассказ царь, — именно в Аварисе, куда ты отправился, вернее, когда уезжал домой, ты познакомился с тем человеком — я не помню его имени, — который предал тебя и впоследствии привел к твоей жене ее отца и братьев.
— И его поступок перевернул мою жизнь. Служанка Зераха уверяла, что мою Исет убил один из братьев, а тело эти нелюди забрали с собой.
— Поэтому ты согласился отправиться в страну гиксосов с поручением убить царя пастухов. По пути предав смерти убийцу жены, ты наконец пришел в город, где жили такие мудрые и добрые люди! И называется этот благословенный город… Не могу вспомнить…
— Город называется Содом, — подсказала Алкиона.
— Ну конечно! Содом Прекрасный! Надеюсь, его правитель, который благодаря тебе получил свободу, после того как провел несколько месяцев в плену у царя гиксосов, восстановил в своем городе прежние порядки.
— Этого я не знаю, мой господин, но полагаю, так оно и есть.
— Так-так… А еще ты поведал нам о том, как дважды спас от смерти этого царя гиксосов, которого должен был убить. И царя этого зовут Шарек…⁴ Видишь, дорогая моя супруга, это имя я не забыл! Да сохранит мне Бритомартис память, призвав на помощь богиню Мнемозину!
— Дорогой мой супруг, — откликнулась, улыбаясь, царица, — ты не настолько стар, чтобы жаловаться на память. Имя этого предателя, которого, если я не ошибаюсь, зовут Мермеша, ты забыл только потому, что оно недостойно запоминания, а не потому, что близка старость, приносящая забвение.
— Ты, конечно же, права, дорогая, — горделиво выпятил грудь царь Астерион. — Я чувствую себя юношей, и тело мое полно жизненной силы, как в молодости. Возвратимся же к твоему рассказу, любезный наш господин Хети. Твои подвиги, твое мастерство и твое благородство помогли тебе заслужить доверие этого царя, который сперва сделал тебя своим зятем, а потом и наследником.
— Именно так. И за всем этим я вижу волю покровительствующей мне богини, зовется ли она Изидой, Анат или Бритомартис, как зовут ее на твоем острове.
— А потом ты отправился вместе со своим тестем, царем, на завоевание Египта. Он сделал тебя своим наместником в Аварисе, что позволило тебе отомстить обидчикам… И вот мы подошли к последнему событию, о котором ты рассказал: из уст твоего тестя, этого жестокого дикаря, отца Исет, ты узнал, что на самом деле твоя жена жива. А ты к тому времени успел жениться на дочери Шарека, царевне Аснат, которую описал нам так живо, что мы прониклись к ней симпатией и даже, пожалуй, восхищаемся ею. Учитывая ее характер, ты понимаешь, что нам любопытно узнать, как она отнеслась к известию о том, что у тебя есть еще одна супруга, которая живет где-то в землях Ханаана — ведь именно там ты встретил ту танцовщицу, — и сын от этой жещины.
— Господин мой Астерион, ты опережаешь события! Знай же, что я не стал ни о чем рассказывать Аснат, ведь я не имел понятия, где искать мою Исет. Позволю себе напомнить, что в то время я еще не знал, где прячется Ханун, второй брат Исет, вместе с моим сыном Амени.
— Это правда, своим рассказом ты разжег наше любопытство, закончив его на самом интересном месте, и нам не терпится услышать продолжение, — признал Астерион.
— Так вот, Зерах, отец Исет, к которому я пришел с целью принудить его рассказать, где прячут моего сына, сообщил мне, что Исет не умерла, но полностью утратила память и дар речи, когда упала без сознания и ударилась затылком. Услышав это, я испытал такое потрясение, что мне показалось, будто жизнь меня покидает. Мне показалось, что моя душа-ба уходит из тела, чтобы отправиться в Ханаан на поиски души Исет, пребывающей среди живых. Силы оставили меня, я не мог и слова сказать. Я словно погрузился в полудрему, лишившись способности видеть, слышать и осязать. Однако я понимал, что не следует показывать свою слабость и растерянность перед этим жестокосердным Зерахом. Мне нужно было все обдумать в тишине и уеди­нении. Поэтому я покинул его дом, не задав вопроса о местопребывании моего сына. Признаться, я тогда не думал о нем. Известие о том, что Исет жива, словно подвесило меня между двумя мирами — радость и отчаяние терзали мою душу.
— Твое замешательство можно понять, ведь новость была ошеломительной, — заметила царица Алкиона. — И все же, услышав из твоих уст о том, что ты стал наследником одной из самых могущественных империй нашего времени, — ты, который родился в семье простого крестьянина, — мы думаем, что ты должен быть счастлив, ведь богиня благоволит к тебе и направляет твои шаги.
— Мать моя, — обратился к царице Ява, — разве только божественному покровительству обязан Хети всеми своими достижениями? Разве не он сам принимал решения и действовал так, а не иначе? Разве богам он обязан полученными знаниями и силой своего тела, закаленного тренировками? Разве за всеми нашими поступками стоят божества? Если так, мы не должны нести ответственности ни за свою судьбу, ни за свои поступки. И даже самый жестокий преступник может сказать, что божественная рука направляла его руку и он ни в чем не виновен. Нет, я не верю, что наша судьба предначертана, и все мы — всего лишь безвольные существа, управляемые высшими силами. Если так, зачем мы живем? Зачем богам дарить нам жизнь, если они знают, что нам предстоит совершить, что только они вольны направлять нас, и воля их записана на том, что вавилонские жрецы называют «таблички судьбы»?
— Сын мой, мне понятно твое возмущение, но я имела в виду другое. Божество может взять смертного под свое покровительство, но это не означает, что судьба этого избранного предначертана. Возможность богов оказывать влияние на судьбы людей ограничена свободой действий, присущей всем живым существам. Было бы огромной глупостью воображать, что всемогущее божество, сотворив людей, предопределило судьбу каждого.
— А вот жители Вавилона верят, что все судьбы предначертаны, — вступил в разговор Хети. — Ты, Ява, лучше, чем кто бы то ни было, успел узнать Тарибатума-вавилонянина! А ведь он не раз говорил нам, что каждому человеку боги дают судьбу, изменить которую невозможно.
— Поэтому-то я и упомянул об этих «табличках судьбы». Мы с ним часто об этом спорили, — подтвердил Ява. — Я восхищаюсь вавилонянами — они люди высокого уровня развития, но я все же удивляюсь, как могут они считать, будто боги настолько глупы, что сотворили людей и каждому дали судьбу, которую нельзя изменить! Только тот, кто не умеет думать, может в это верить! Но вернемся к нашему гостю Хети. Я могу согласиться, что царевну Аснат, впоследствии ставшую его супругой, богиня привела на берег реки в тот самый миг, когда Хети сражался с людьми, желавшими его убить, — надо признать, вмешательство царевны спасло ему жизнь. И все-таки проворство и хитрость Хети, как и ловкость девушки, и ее мастерство возничего, и меткость, сыграли в этом деле не последнюю роль.
— Мы все пребываем в уверенности, — сказал Астерион, — что время от времени боги вмешиваются в жизнь смертных, однако это случается нечасто, а в целом ни один из богов не может предначертать ничью судьбу. Чтобы это было возможным, такой бог должен властвовать над временем, а само время — стать настолько ощутимым, чтобы каждое мгновение существовало до того, как мы его проживаем… Такого быть не может. Но если говорить о себе, то единственное, чего я опасаюсь со стороны богов, так это зависти. Боги не любят, когда человек обретает подлинное могущество. Они сердятся, если люди перестают их почитать, перестают падать перед ними ниц, как это принято делать перед царями в твоей стране, мой добрый господин Хети.
— Этот обычай существует, потому что жители Черной Земли верят, будто их царь — земное воплощение Гора.
— А сам-то ты в это веришь?
— Как могу я в это верить, когда я видел, как Дидумес предал смерти его величество и захватил трон Гора?! Разве можно верить, что достаточно силой сесть на трон, чтобы тут же превратиться в воплощение божества? Если бы государь, который правит своей страной, действительно был воплощением божества или избранным наместником божественной воли, каковыми привыкли считать своих правителей жители Вавилона и Ханаана, он был бы непобедим и уж наверняка никогда бы не лишился своего трона! Нет, правители — такие же люди, как и их подданные. И только верования и нелепые легенды приписывают им божественное происхождение и божественную же защиту. Я убежден, что боги не прикладывают рук ни к восхождению на трон того или иного царя, ни к его свержению. Они довольствуются ролью наблюдателей, смотрят на нас и вмешиваются в исключительных случаях, пример которого ты только что привел, Ява. Вот что я думаю о вмешательстве богини-покровительницы в мою жизнь. Но ты, господин Астерион, прав, когда говоришь, что нужно опасаться зависти богов. Боги низвергают тех, кто поднялся слишком высоко, однако даже им это удается не всегда.
— Достойные внимания суждения о богах и судьбе, — заметила Алкиона. — Но что до меня, то я с нетерпением ожидаю продолжения рассказа о судьбе нашего гостя. Итак, Хети, ты узнал о том, что твоя первая супруга жива. Как ты повел себя с царевной, ставшей твоей женой, о чьем взрывном характере мы наслышаны? Эта Аснат, по твоим словам, очень любила тебя, своего супруга, избранного для нее отцом.
— И которого она сама избрала, — напомнил своим слушателям Хети. — Моя Аснат — не чета женщинам из племен ханаанеев и исмаилитов, которые позволяют распоряжаться своей жизнью отцам или даже братьям, как в том племени, о котором я говорил тогда, когда поведал вам о городе Сихеме.
— По правде говоря, нравы у этих народов дикие, — прервал его Астерион. — Не могу представить, чтобы мой милый сын позволил себе так обойтись со своей сестрой! Я первым бы наказал его за такое своеволие. А теперь, Хети, мы с нетерпением ждем продолжения твоего рассказа…

3

Воспоминания все еще причиняли ему боль, но Хети, вздохнув, продолжил прерванный много дней назад рассказ.
— Я ничего не стал говорить Аснат. Да и зачем? Исет жива, я в этом был уверен, но что мог я в тот момент сделать, если даже Сидури, та самая вавилонянка, что держала трактир в Содоме, не знала, что с ней стало после того, как все они покинули город. Где мне было искать ее? К тому же я был связан обещанием, данным царю Шареку, и мне следовало подумать о сыне. Как отнять его у Зераха? Я имел возможность убедиться, что насильно заставить Зераха указать место, где прячется его сын с моим сыном, мне не удастся. Мне пришло на ум попробовать с ним договориться. К тому же у меня уже не было причин мстить ему за преступление, которого он, как выяснилось, не совершал. С Исет и ее матерью жестоко обращался Нахаш, старший сын Зераха, которого я убил своими руками. «Так что теперь, — сказал я себе, — у тебя нет права молить богов об отмщении, скорее уж Зерах должен просить высшие силы отомстить тебе за смерть своего сына». У Зераха я рассчитывал узнать, кто из приближенных царя выдал меня ему, и предложил прилюдно назвать предателем Дидумеса — человека, который на тот момент правил Великим Городом Юга под взятым при коронации именем Дьедетепре. Для меня важнее было узнать, кто в стане гиксосов является моим врагом, чем осуществить месть, которая не помогла бы мне достигнуть желаемого.
А еще я надеялся, что мои соглядатаи, которых я выставил на площади, все-таки узнают, где скрывается Ханун, выследив служанку, если та решится отправиться к младшему сыну хозяина. Поэтому я выждал какое-то время, хотя, по правде говоря, я с отвращением шел на мировую с человеком, к которому не испытывал ничего, кроме ненависти. Даже если Исет осталась в живых, именно ее отец был повинен во всех наших несчастьях и в том, что до этого самого дня моя дорогая супруга терпит где-то нужду и лишения. Что до меня, то я был уверен: если бы Мермеша нас не предал, а Исет не увели бы силой из нашего с ней дома, я все равно отправился бы в страну царей-пастухов, чтобы выполнить поручение моего государя. И, без сомнения, я бы сделал то, что сделал. Вот только, сохранив жизнь Шареку, я бы не стал жениться на его дочери. Мысль о том, что Исет навсегда покинула меня и теперь пребывает в стране мертвых, перевернула мою жизнь. Не могу я также отрицать и того, что при дворе царя гиксосов я занимал куда более высокое положение, чем в армии царя Аи Мернефере. К тому же царевна Аснат очень меня любила. Я тоже ее любил, и так сильно, что время от времени задавался вопросом, а люблю ли я еще Исет и если когда-нибудь снова ее встречу, сможем ли мы быть вместе? И вот, всем сердцем желая найти сына, я гнал от себя мысли о его матери. Точнее, я хотел забыть ее, чтобы посвятить всего себя той, кто стала моей законной супругой, — дочери царя гиксосов.
Мое решение зрело в течение многих дней, и вот наконец я пришел к Зераху. Он был со мной любезен и предупредителен. Он заявил, что рад моему приходу и предчувствует, что скоро станет одним из приближенных наследника царей-пастухов. Я, воспользовавшись этим замечанием, ответил так: «Я не против такого поворота событий, однако нам следует скрывать наше близкое знакомство, чтобы враги, которых я имею при дворе, могли открыться тебе, не опасаясь, что я об этом узнаю». А еще я сказал, что, если он откроет мне имена этих врагов, я попрошу своего тестя назначить его, Зераха, наместником Авариса. Но все это произойдет только в том случае, если мне вернут сына.
— Я не против вернуть тебе сына, — заверил меня Зерах. — Но сначала я должен убедиться в твоей искренности. Я хочу быть уверен, что, получив своего ребенка и спрятав его в безопасном месте, ты не прикажешь схватить меня и убить.
Я поклялся ему богами Египта и Ханаана, что на такое предательство я не способен, и заверил, что говорю с Маат на языке. Он ответил, что расскажет, где скрывается его сын с семьей, но для начала я должен прекратить наблюдать за его жилищем.
— Видишь ли, моя служанка Маака заметила, что изо дня в день какие-то люди стоят в тени сикомор на краю площади, — сказал он мне, тогда как я не смог сдержать удивления. — И она видела, что всякий раз, когда она идет за покупками или в гости к соседям, один из этих людей следует за ней, как преданный пес.
Зерах отметил, что мои соглядатаи не слишком-то хитры.
— Теперь ты понимаешь, что такими методами тебе ни за что не найти затерянного в деревне дома, где, уверяю тебя, ни в чем не испытывая нужды, живут мой сын, мои невестки и твой сын Амени.
И я был вынужден согласиться с ним, как и с тем, что мои люди проявили себя неловкими и глупыми, и по­обещать, что больше они его беспокоить не станут.
Он сказал, что люди говорят, будто царь Шарек в недалеком будущем примет Красную и Белую короны из рук мемфисских жрецов, хотя южные области Египта ему только предстоит завоевать, вырвав их из рук узурпатора.
— А еще я знаю, — добавил он, — что очень скоро и ты отправишься в город, который вы, египтяне, называете Весами Обеих Земель, чтобы присутствовать на коронации, которая превратит царя, твоего названного отца, в воплощение Гора и законного правителя этой страны.
Я ответил, что это правда: царский корабль стоит у причала, и в ближайшие дни мы с Аснат отправимся в Мемфис. Зерах заверил меня, что, если я выполню свои обещания и сниму слежку за домом, по возвращении в Аварис он откроет мне, где прячут моего сына. И заметил, что не знает, окажет ли этим мне добрую услугу.
— Если люди говорят правду о твоей высокородной супруге, то, боюсь, она не обрадуется появлению во дворце ребенка, порожденного тобой в первом браке.
Я сказал, что это моя забота. Но я понимал, что он совершенно прав. Я не имел намерений оставить сына при дворе. Я решил доверить его воспитание своим родителям, которые, как я надеялся, все еще жили в окрестностях Шедетта, на берегу Южного озера. Или, что было бы даже лучше, моему деду, если он, конечно, еще жив и полон сил. Только он мог сделать моего сына Повелителем змей, передать ему мастерство, которое позволило мне стать тем, кем я стал. Я подсчитал, что моему Амени сейчас уже исполнилось восемь лет, однако еще не поздно было начать обучение. Но и медлить было нельзя, потому что на кропотливую работу по приучению ребенка к ядам самых разных змей уходил не один год.
Должен признать, что мне не доставляло никакого удовольствия исполнение моих новых обязанностей правителя города и всей области. Мне было скучно сидеть в приемной зале дворца или в тени портика, выходившего во двор. Именно там когда-то меня самого принял этот сын Сета Ренсенеб — человек, которого я отправил к Озирису. Поэтому я переложил на чужие плечи бремя разрешения споров и даже управления делами области. Исполнять свои обязанности я доверил Яприли, сыну царя Ершалаима, и он с тех пор вершил правосудие, разбирая требования многочисленных истцов, с восходом солнца собиравшихся во дворе, чтобы услышать его справедливое суждение. Ему же все это, в отличие от меня, нравилось. Яприли сказал, что ему предстоит заниматься тем же самым, когда титул Царя Правосудия перейдет к нему от отца, Мелкиседека (надо заметить, что имя Мелкиседек принимал каждый, кто восходил на трон в этом городе иевусеев — одной из населявших Ханаан народностей). Зилпа, «носитель арфы», был назначен мною командиром оставленной царем в Аварисе небольшой армии, что показалось мне вполне естественным: в армии фараона в обязанности «носителя арфы» входило командование войсками в случае, если сам правитель на какое-то время покидал столицу. А я как раз собирался уехать из вверенного моему попечению города.

¹ То же, что и Поля Иалу. (Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.)
² Кефтиу — так называли жителей Крита египтяне в минойскую эпоху. Никто не знает, как называли себя сами древние критяне, но, если обратиться к хроникам соседних народов, это название было близко по звучанию к слову «каптор». (Примеч. автора. )
³ Об этом читайте в романе «Повелитель змей».
⁴ Об этом читайте в романе «Цари-жрецы».