Болтон Шэрон - «Последняя жертва»

Пролог
Весь этот ужас начался в минувший четверг, с первыми лучами солнца.

Помню, я, выходя из дому, подумала, что утро обещает быть великолепным: теплым и безветренным, исполненным радужных обещаний, — в общем, таким, каким оно может быть только в канун лета. Воздух пока дышал прохладой, но его переливчатость над горизонтом предупреждала о приближающемся
зное. Птицы пели так, как будто каждая трель, которую они выводили, была последней, и даже насекомые
проснулись пораньше. Стараясь максимально воспользоваться щедротами раннего утра, вокруг меня носились ласточки — настолько близко, что мне иногда приходилось даже зажмуриваться.
Когда я подошла к подъездной аллее, ведущей к дому Мэта, голова у меня тут же закружилась от запаха диких ромашек, растущих за живой изгородью. Его любимый запах. Я на минутку задержалась, вглядываясь в посыпанную гравием дорожку, исчезающую за кустами рододендронов. Ноги сами несли меня за запахом, а в голову лезли мысли о том, что ромашки пахнут переспелыми яблоками и едва различимой горечью дымка, приносимого осенним ветром. Меня неотвязно преследовало желание пройтись по этой аллее, незаметно
пробраться в дом и разбудить его хозяина, ссыпав с ладони лепестки ромашки на его подушку.
Я продолжила свой путь. Достигнув конца переулка, выходящего на Картерс-лейн, я заметила, что дверь домика Виолетты приоткрыта. Невероятно, особенно в такой ранний час. Я подошла к двери и остановилась на пороге, разглядывая в полумраке прихожей облупившиеся стены. Может быть, она и ранняя пташка —
старики обычно рано встают, — но при виде открытой двери внутри у меня все сжалось.
Порог был мокрым. Минуту назад здесь прошел кто-то в мокрых сапогах. Возможно, это ничего не значит — просто совпадение. Но ни одно из приходивших мне в голову объяснений не могло развеять растущее чувство тревоги.
Я толкнула дверь. Она открылась еще сантиметров на пятнадцать и застопорилась. Что-то изнутри не давало ей распахнуться.
— Виолетта? — позвала я. Тишина. Молчаливый дом ждал, что я предприму дальше. Я опять толкнула дверь. Она приоткрылась еще на несколько сантиметров, на полу я увидела мокрый след. Я протиснулась
в щель и оказалась в прихожей.

Мешок из обычной дерюги, мешавший открыть дверь, был завязан веревкой. Он был похож на мешки с песком, которые использует Служба охраны окружающей среды в случае грозящего наводнения, но я очень сомневалась, что внутри этого мешка находился песок. Я понимала, что он был не настолько тяжелым. И не таким твердым, и не такой правильной формы, как мешок с песком, особенно мокрым. А этот мешок был не просто мокрым, из него так и сочилась жидкость.
— Виолетта! — вновь позвала я хозяйку. Даже если Виолетта меня и слышала, она не откликнулась.
Дверь в дальнем конце коридора была распахнута, и я видела, что комната пуста. Да и никакого следа Бенни, пса. Вот отчего моя тревога переросла в настоящий страх. Из-за пса, пусть даже такого старого и больного. Пес, как правило, никому не позволяет незаметно войти в свой дом, он так или иначе реагирует на гостя. Предположим, Виолетта спит, вероятно, она не слышала, как я ее звала. Но Бенни-то должен
был меня учуять!

Прекрасно сознавая, что делать это мне страшно не хочется, я повернулась и наклонилась над мешком. Мокрый, твердый, но не песок. Стопроцентно не песок. Я вытащила из кармана маленький перочинный ножик, перерезала веревку — мешок завалился и открылся. Затем я взялась за кончики и вытряхнула влажное мертвое содержимое на потертый линолеум прихожей Виолетты. Передо мной лежал Бенни. Он казался еще меньше, чем при жизни. К нему не нужно было прикасаться, чтобы понять: пес мертв. Но несмотря на это я наклонилась и погладила его жесткую шерсть. Вокруг морды и шеи он сам себя поранил, но эти раны были неглубокие: он из последних сил царапался, чтобы высвободиться, когда все глубже и глубже погружался
в воды пруда или реки, куда его сбросили. Но в мешке он был не один. Я пошевелила рукой, и из мешка выпало что-то еще. Изогнувшись в последней конвульсии, на пол шлепнулась змея — вся в ужасных ранах, искалеченная и даже разорванная в нескольких местах. Меня едва не стошнило. Я опустилась на холодный пол, понимая, что необходимо найти Виолетту, но ни сил, ни смелости сделать это у меня не было. В моей голове пронеслась самая невероятная мысль. Было ощущение, что чего-то не хватает. Я вспомнила
школьные уроки, когда мы проходили историю Древнего Рима и ловили каждое слово нашего учителя, развлекавшего нас байками о римском правосудии, пытках и казнях. Особенно нам запомнился один способ казни: осужденного — который, кажется, совершил самое тяжкое из преступлений — завязывали в мешок с собакой, змеей или другим животным, возможно, обезьяной или каким-то домашним животным, а потом сбрасывали в Тибр. Большинство ребят смеялись. Это было так давно! Было что-то комичное в таком
подборе животных. Даже я так думала. Но мне никогда и в голову не могло прийти, как это ужасно — оказаться вместе с животным, каким угодно, в завязанном мешке, а потом быть сброшенным в реку. Любой стал бы бороться за жизнь — яростно, отчаянно, а повсюду зубы и когти, и легкие заполняет
вода. И боль такая!.. Необходимо было найти Виолетту. Я направилась по коридору в гостиную. Дверь в дальнем конце вела на лестницу. Нашарила выключатель и зажгла свет. Лестничный пролет был коротким, но, казалось, я взбиралась по ступенькам целую вечность. На втором этаже я увидела две открытых двери. Слева — маленькая комнатка: двухъярусная кровать, буфет, камин и окно, выходящее на лес. Я собралась с духом и повернула направо.
Часть 1
1
Шестью днями ранее С чего все началось? Думаю, с того дня, когда я спасла младенца от ядовитой змеи, узнала о смерти моей матери и повстречалась со своим первым привидением. Мысленно возвращаясь
в тот день, я даже с точностью могу назвать время. Было почти шесть, раннее летнее утро пятницы, когда моей спокойной, размеренной жизни пришел конец. Без семи минут шесть. Я бежала, выбиваясь из сил. Тяжело дыша и обливаясь потом. Нашла ключи и открыла дверь черного хода. Как только я вошла, мои юные питомцы начали пронзительно пищать. Вытирая полотенцем шею, я прошла в кухню, подняла крышку инкубатора и заглянула внутрь. Их было трое. Каждый уместился бы на ладони — голодные, сердитые пушистые комочки. Птенцы сипухи: двух недель от роду, осиротевшие почти сразу после рождения, когда их мать сбил большой грузовик. Местный любитель птиц обнаружил мертвую сову, и он знал, где найти ее гнездо. Он принес птенцов в ветлечебницу, где я работаю ветеринаром. Они были еле живые, холодные
и голодные. С тех пор птенцы постоянно хотели есть. Я достала из холодильника
поднос с едой для них, нашла щипцы и опустила в инкубатор крошечную мертвую мышку. Ждать пришлось
недолго — птенцы быстро справились. Меня беспокоило то, что они уже слишком привыкли ко мне. Приручить диких птиц сложно. Без участия человека осиротевшие птенцы обязательно
погибнут, но, с другой стороны, они не должны становиться зависимыми от людей. Я надеялась через пару  недель подсадить их к взрослым совам, которые привили бы им навыки, необходимые птенцам для того, чтобы они смогли сами охотиться и прокормить себя, да и просто выжить. До тех пор я должна быть осторожной. Вероятно, пришло время пересадить их в вольер и начать пользоваться во время кормления
перчаткой-манекеном, напоминающей по форме сипуху. Без трех минут шесть. Я направлялась наверх, чтобы принять душ, когда зазвонил телефон. Приготовилась услышать, что меня вызывают по той причине, что на шоссе А35 сбили очередную косулю.
— Мисс Беннинг? Это мисс Беннинг, ветеринар? — Звонила молодая женщина. Очень взволнованная молодая женщина.
— Да, это я, — ответила я, гадая, удастся ли мне все же принять душ.
— Это Линси Хьюстон. Ваша соседка. Из второго дома. В детской кроватке, где спит моя малютка, — змея. Я не знаю, что делать. Черт возьми, я совершенно не знаю, что мне делать!
— С каждым словом ее голос звучал все громче и громче, казалось, она уже на грани истерики.
— Вы ничего не путаете? — Глупый вопрос, знаю, но ведь не каждый день слышишь о том, что в детской кроватке нашли змею.
— Я ничего не путаю! Я сейчас смотрю прямо на нее. Что, черт возьми, мне делать?
Она уже срывалась на крик.
— Сохраняйте спокойствие и не делайте резких движений.
— Я же при этом двигалась молниеносно — вылетела из дома, схватив ключи от машины, открыла брелком багажник, нырнула внутрь. — Вы думаете, змея укусила малышку? К своему удивлению, я вспомнила, что ребенок — девочка. Несколько недель назад я видела, что их дом был украшен розовыми шариками.
— Не знаю. Думаю, она спит. Боже, а если не спит?
— Какого цвета ее кожа? Вы видите, она дышит? — Я выхватила пару вещей из багажника машины и поспешила вверх по холму.
Дом Хьюстонов был в пределах моей видимости: красивый, выкрашенный в белый цвет домик стоял в начале переулка. Их семья недавно переехала из города, они прожили здесь всего пару недель, но, пожалуй, я припоминала, как выглядит мать: приблизительно моего возраста, высокая, с длинными, до плеч, светлыми волосами. Раньше мы с ней никогда не разговаривали.
— Да, вижу. И кожа у нее розовенькая. Вы можете прийти? Пожалуйста, пообещайте, что придете.
— Уже бегу. Самое главное — не испугать змею. Не делайте ничего, что могло бы ее потревожить.
Я толкнула ворота и побежала по тропинке к входным дверям. Заперто. Я побежала вокруг дома, направляясь к черному ходу. Телефон я отнесла слишком далеко от базы, поэтому он начал пищать. Я отключила его и толкнула дверь. Я оказалась внутри светлой современной кухни. Для дома, где есть грудной ребенок, здесь было на удивление опрятно. Я положила телефон на стол и пошла по коридору на голос,
доносившийся сверху. Подходя к лестнице, я заметила грязные мокрые следы на совершенно чистом кафельном полу. Мое внимание привлек знакомый писк. Повернув голову направо, я заметила в маленькой подсобке инкубатор для цыплят.
Семья разводит кур.
— Я уже в доме, — негромко произнесла я. Когда я поднялась по лестнице, в дальнем конце коридора
увидела белое от испуга лицо, высунувшееся в проем двери.Женщина сделала мне знак, и я направилась к ней. Она отступила, пропуская меня в комнату.
Я оказалась в маленькой розово-бежевой спальне, расположенной под крышей. Несущие балки чернели на фоне белых оштукатуренных стен. Розовая штора с изображением фей и грибов обрамляла маленькое окно в глубоком проеме. Куда ни кинь взгляд — везде мягкие игрушки, в основном розовые. Вдоль длинной стены стояла детская кроватка, колыбелька сказочной маленькой принцессы: вся в бежевых кружевах и розовых
рюшах. Я подошла ближе, все еще теша себя надеждой, которая родилась, когда я подняла трубку: змея — игрушечная, над мамой зло подшутил кто-то из старших детей. Малютка, просто крошечный ангелочек в белом комбинезончике с вышитыми розовыми кроликами, мирно спала. Еерот был приоткрыт. Я увидела самый милый курносый носик, длинные ресницы и едва заметные следы молока на щечках.
Кулачки сжаты, ручки подняты над головой — классическая поза спящего младенца. Она выглядела совершенно здоровой.

Правда, делила постельку с ядовитой змеей, готовой ужалить в любой момент, чуть ребенок шевельнется.
2
Удивительное дело: несмотря на шум, поднятый матерью, казалось, что змея тоже спит. Она лежала, пригревшись на груди у ребенка, вытянув голову, свернувшись до половины в клубок. Змея была длиной где-то сантиметров тридцать пять и в самой широкой части тела в окружности имела восемь с половиной сантиметров. Уже не молодая особь. С моим приходом мать немного успокоилась, но все еще
могла в любой момент запаниковать.
— Я решила, что это уж, — сообщила она громким шепотом,
— но не могу сказать наверняка. Ужи бывают темно-серые, верно? Я уже натягивала свои перчатки из грубой кожи длиной выше локтя — они защищали меня от укусов диких млекопитающих куда крупнее этой змеи: барсуков, лисиц и прочих. Раньше я никогда не пользовалась этими перчатками, имея дело со змеями.
— Это не уж. Мне нужно, чтобы вы оставались на месте и не шевелились. Не делайте никаких резких движений, не издавайте громких звуков.
— Черт, но это же не гадюка, нет? Того мужчину, который живет на главной улице, — его на прошлой неделе укусила гадюка. Говорят, он очень плох. Я подошла ближе.
— Он поправится, — начала я. — От укуса гадюки…
И прикусила язык. Я хотела сказать, что взрослый здоровый человек не может умереть от укуса гадюки, но в данномслучае это было совершенно неуместно и бестактно. Последним, кто в Великобритании погиб от укуса змеи, был пятилетний ребенок. Младенца же после укуса взрослой гадюки мы не успеем и до больницы довезти.
— Пожалуйста, сейчас помолчите.
— Что мне делать? Может, вызвать ≪скорую помощь≫? Молчать она не умела. Пусть лучше уйдет из комнаты.
— Да, спуститесь вниз, молча. Объясните им ситуацию, скажите, что ребенку может срочно понадобиться помощь.
Они должны быть готовы к реанимации грудного ребенка. Она неохотно вышла из комнаты, а я подошла еще ближе к кроватке. Ноги не слушались, а руки в плотных перчатках дрожали. Давненько же я так не боялась животных! Я входила в клетки с тиграми и обрабатывала напильником ногти слона. Вводила успокоительное обезумевшим от боли барсукам и помогала отелиться буйволице. Я изведала и волнение, и азарт. И не раз. У меня случались нервные припадки, но страх я испытывала очень редко.

А вот сейчас я боялась — боялась за невинного младенца, который лежал всего в метре от меня. Боялась за малышку, смотревшую свои мирные детские сны о молоке и маминой ласке. Боялась из-за гада, свернувшегося на ее животике, высасывающего, словно паразит, ее тепло, и смертельно опасного. Змеиный яд — сложное вещество, предназначенное для того, чтобы обездвижить, убить, а после этого еще и помочь
переварить жертву. Если бы эту кроху укусила змея, за считанные минуты антикоагулянты, содержащиеся в яде гадюки, начали бы препятствовать свертываемости крови, и место укуса продолжало бы кровоточить. Девочка страдала бы от нестерпимой боли, а болевой шок может привести к смерти.
Спустя некоторое время расщепляющие ферменты стали бы разлагать ткани тела, началось бы обильное кровоизлияние.

В конечном итоге ее плоть разбухла бы, кожа стала бы синюшной, багровой и даже черной.
И все это лишь от одного укуса. Достаточно внезапного, молниеносного броска — и малютке, которая и пожить-то еще не успела, пришел бы конец. Даже если бы малышке и удалось выжить, последствия были бы ужасными. И ничего с этим не поделаешь. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Змея продолжала
спать, а девочка — о, нет, нет, нет! — начала просыпаться. Она стала что-то бормотать, потягиваться и изгибаться. Если она хоть каплю похожа на моих племянниц в детстве, через мгновение после пробуждения она поймет, что хочет есть, откроет рот и закричит, призывая мать. Примется сучить ножками и размахивать руками. Гадюка запаникует, станет защищаться. Тянуть было нельзя. Но даже теперь я не двигалась. Мне раньше не доводилось прикасаться к дикой британской змее. И я вряд ли раньше видела гадюку, но сейчас у меня не было ни малейших сомнений, что я смотрю именно на гадюку. Ужи — длинные тонкие змеи с головой овальной формы. Эта особь была короче, толще, с хорошо различимым зигзагом вдоль темно-серой спинки и характерной для гадюки меткой в форме латинской буквы V на лбу. Крошка запищала, змея проснулась.
Тварь подняла голову и огляделась, ее язык затрепетал: гадюка почувствовала опасность, но не поняла, откуда она исходит.

Снаружи внезапно послышался шум — вернулась Линси. Я потянулась к змее. Она резко изогнулась и бросилась на меня. Когда гадюка вонзила зубы в мою кожаную перчатку, я свободной рукой схватила ее поближе к голове, приподняла и вытащила из кроватки. Линси прокричала что-то нечленораздельное
и бросилась — мне показалось, быстрее змеи — к кроватке своей дочурки. Она схватила малютку и стала
бормотать ей всякую успокаивающую чушь, а я в это время ногой открыла крышку контейнера для транспортировки животных, который захватила с собой из машины, и бросила туда змею. Она не сразу отпустила мою перчатку, но я слегка сдавила ее у основания головы — и дело было в шляпе. Я закрыла
контейнер, заперла его и стянула перчатки. На моем правом запястье, в месте, куда впилась змея, виднелись два крошечных следа от зубов, но кожа не была повреждена. Я обернулась к Линси, все еще прижимавшей к себе дочь. По лицу матери ручьем текли слезы.
— Нужно раздеть ребенка, — сказала я. — Уверена, что с ней все в порядке, но нужно проверить. Я подвела их обеих к пеленальному столику и, поскольку от Линси было мало проку, взяла у нее из рук ребенка и положила на столик. Я стянула с малышки одежки, расстегнула подгузник — какая нежная, словно перламутровая, у нее кожа!

Недовольная тем, что после сладкого сна с ней обращаются столь бесцеремонно, а молочка не дают, малышка протестующее размахивала ручками и ножками, а ее личико стало красно-коричневым, когда она начала вопить, требуя завтрак. Я схватила ее за запястья и расправила ручки, то же проделала с ножками. Перевернула на животик и осмотрела спинку, пухлую попку, затылок. Все безупречно.
Я взяла ее на руки и нехотя (удивительно, раньше я не испытывала тяги к детям) отдала матери. Линси схватила малышку так, как будто та была недостающей частью ее тела, и рывком расстегнула блузку.
Через несколько минут, в течение которых Линси, похоже, была не в состоянии разговаривать, а я не знала, что сказать, внизу послышались шаги и мужской голос. Взяв себя в руки (первая встреча с незнакомыми людьми — всегда суровое испытание), я подхватила контейнер со змеей и спустилась вниз, чтобы встретить бригаду ≪скорой помощи≫. Старательно избегая встречаться взглядом с членами бригады ≪скорой≫, я объяснила, что произошло, забрала свой телефон и попрощалась с Линси и ее дочерью.
Уже по пути домой я поняла, что не спросила, как зовут малышку. Возможно, второго шанса узнать мне не представится. Я решила, что буду звать ее Жемчужинка — у нее кожа была нежной и розовой, как жемчуг. Когда я открыла входную дверь, совята громче прежнего завели свою песню. Может быть, они производили и меньше шума, чем оба моих телефона, домашний и мобильный, но разница была незначительной. Я посмотрела на трезвонящую трубку домашнего телефона, которую продолжала сжимать в руке. Потом взглянула на мобильный, лежащий на кухонном столе. Тоже звонит. Надо было выбирать.
— Клара, у нас барсуки. — Это звонила Харриет, моя медсестра и одновременно администратор ветклиники. — Сильно искалеченные. Приезжай как можно скорее. Сколько тебе нужно времени, чтобы приехать?
— Барсуки? Их много?
— Трое. Чуть живые. Их нашли сегодня утром на одном из складов в окрестностях Лайма 1. Они сильно искалечены. Я вздохнула и посмотрела на часы. Двадцать минут восьмого, а я уже ≪познакомилась≫ с ядовитой змеей и имела беседу с тремя людьми — многовато для обычного утра. А вскоре мне
придется иметь дело с последствиями крайне отвратительного случая барсучьих боев.
Примерно через три километра я свернула с шоссе А35. Здесь простиралась пустошь — естественное место обитания гадюк. Я прошла метров сто вглубь и выпустила змею из контейнера.
За считанные секунды гадюка исчезла, и я больше о ней не думала.
3
Среди барсуков была беременная самка, которая через пятнадцать минут после того, как ее доставили в лечебницу, произвела на свет потомство и тут же сдохла. Три крошечных детеныша размером не больше мыши сразу же были помещены в палату интенсивной терапии.

Из оставшихся двух взрослых особей больше всего досталось молодому самцу: поперек всего брюха у него зияли глубокие рваные раны, на обеих передних лапах виднелись следы укусов, половина морды была откушена, и мне особенно не нравилось, как выглядит одна из его передних лап.
— Ублюдки! — сказал за моей спиной Крэг, старший медбрат, и с ним трудно было не согласиться.
Барсучьи бои были запрещены в Великобритании еще в 1835 году, но и в наши дни проводятся эти незаконные жестокие развлечения. По какой-то необъяснимой причине в последние годы на юго-западе страны эта забава переживает, пожалуй, второе рождение. Правила проведения боев были предельно просты: брали здорового взрослого барсука, намеренно наносили ему увечья, чтобы не убежал, и помещали
в загородку с несколькими собаками. Потом делались ставки на то, сколько удастся продержаться барсуку.
Одно время бои обычно проводились в норах — естественной среде обитания барсуков, но теперь животных все чаще вытравливают из нор собаками, тайно перевозят и помещают в ямы. Отдаленная сельская местность, особенно если там имеется подходящее помещение, — например, старые хозяйственные
постройки, — популярное место проведения боев, но свидетельства барсучьих боев находили и в городах,
в промышленной зоне или на заброшенных складах. Если барсуку удается выйти из схватки победителем, его
забивают до смерти битами. Обнаружить трех выживших особей — дело необычное; я могу это объяснить только тем, что бой прервали и преступники были вынуждены бежать.

Одного барсука уже поместили в крепкую, с частыми прутьями клетку, поэтому мне не пришлось думать, как с ним справиться. Барсуки — необычайно сильные, абсолютно непредсказуемые и зачастую агрессивные животные. К тому же у них на удивление мощные челюсти. Боже упаси, чтобы вас — хоть один раз! — укусил барсук! Больше часа я пыталась стабилизировать его состояние; я обработала самые серьезные
повреждения и ввела ему обезболивающее. Теперь все зависело только от самого животного.
Крэг опускал верхнюю стенку клетки до тех пор, пока второй барсук не оказался обездвиженным, и тогда я вколола ему в заднюю лапу медетомидин, кетамин и буторфанол — довольно действенную смесь анестетиков и болеутоляющих. Когда вводишь анестетик, необходимо контролировать дыхание пациента. Это было заботой Крэга. Когда я увидела, что барсук больше не опасен, я открыла клетку, и мы с Крэгом
уложили барсука на операционный стол.

Животное потеряло много крови. Мне не сразу удалось найти вену, но когда нашла, я быстренько поставила капельницу с метилпреднизолоном — чтобы вывести барсука из шокового состояния, и антибиотиком амоксицилином — чтобы не допустить распространения инфекции.
— Есть надежда арестовать преступников? — поинтересовалась я, когда стала обрабатывать рану на морде, с облегчением обнаружив, что мышцы не задеты глубоко.
Местами шкура свисала лохмотьями. Я попыталась зашить разрывы.
— Вряд ли, — ответил Крэг приглушенным из-за маски голосом: на юго-западе страны туберкулез у животных встречается часто. Не все барсуки, разумеется, являются разносчиками заболевания, но мы обязаны принимать меры безопасности,
когда лечим их. — У полиции есть номер грузовика, они отследили машину до самого Эксетера 1, но эти машины почти всегда оказываются крадеными, верно? Я кивнула. Это организованная преступность. Они зарабатывают кучу денег на нелегальных боях. И они знают, как себя обезопасить. Рваные раны на брюхе были не такими серьезными, как
мне поначалу показалось, но в конце весны личинки мух в открытой ране могли стать настоящей проблемой. Я промыл  раны дезинфицирующим раствором и обработала средством от насекомых. Произведя необходимые манипуляции, я быстро наложила швы.
— Полиция нашла там же дохлую собаку, — продолжал Крэг. — Стаффордширского терьера. Чьего-то домашнеголюбимца.

Мне уже доводилось слышать, как дрожит голос Крэга. Он мог выдержать вид самого больного, самого истерзанного животного, но перед лицом намеренной жестокости терял самообладание.
— Как тебе это удается, Клара? Как удается оставаться такой спокойной? — спросил он меня однажды, а по его щекам ручьями текли слезы — нам тогда пришлось усыпить олененка, которому ватага подростков выколола глаза. Он и остальные сотрудники считали меня бездушной. Как мне им объяснить, что меня никогда не удивляла людская жестокость? Я изо дня в день, сколько себя помню, сталкиваюсь с ней.
Открылась дверь, и я увидела Харриет. Судя по выражению ее лица, можно было предположить, что первый барсук сдох.

— Клара, ты должна подойти к телефону, — сказала она, маяча в проеме двери. Я отрицательно покачала головой и подняла вверх руки в перчатках, все в крови и шерсти.
— Я освобожусь через час, — сообщила я и вернулась к своему пациенту.
— Клара, звонит твой отец. Тебе на самом деле нужно взять трубку.Я вновь взглянула на нее и по ее полным слез глазам, в которых читался испуг, тут же поняла, что случилось. Значит, не барсук. Умер не барсук. Я стянула маску и перчатки. Прижав трубку к уху, я слушала, что говорил мне отец, потом сказала, что позже ему перезвоню. Он продолжал говорить, когда я нажала кнопочку
отбоя и отдала трубку Харриет.
— Я считаю, что плечевая кость передней правой лапы сломана, — произнесла я. — Если он переживет эту ночь, утром я его осмотрю. Может понадобиться интрамедуллярный штифт.
Харриет все еще находилась в кабинете, она нарочито старательно протирала телефон дезинфицирующим раствором. Краем глаза я заметила, как они с Крэгом обменялись понимающими взглядами.
— Все в порядке? — поинтересовался у меня Крэг. Я медленно кивнула и продолжила шить. Я попыталась
сконцентрироваться на этом занятии, а краем глаза видела, что Харриет что-то беззвучно говорит Крэгу, а тот изо всех сил пытается прочесть по губам. Он больше не смотрел на голову барсука, и мне не сразу удалось привлечь его внимание.

Я подняла глаза.
— Кажется, барсук просыпается, — заметила я. Крэг взглянул на стол и вспомнил наконец о работе.
— Клара, тебе нужно ехать. Быть с родными, — не унималась Харриет.
— Когда закончу, — бросила я, не поднимая взгляда. — Можешь проследить, чтобы образцы крови отправили в министерство окружающей среды 1? Как там детеныши? Она пожала плечами, последний раз взглянула на Крэга и вышла из кабинета. Направляясь за вторым барсуком, я проходила мимо ординаторской. Трех осиротевших детенышей поместили в инкубатор. Их накормили молоком — специально разработанным
продуктом для детского питания, которым мы выкармливаем новорожденных млекопитающих. И чувствовали они себя, как и ожидалось: лежали, сбившись в кучу, чтобы согреться, тяжело дышали и попискивали. Крошечные, испуганные, осиротевшие. Совсем как я.