Цветок пустыни - «Уорис Дири»

1 БЕГСТВО
Меня разбудил какой-то странный звук. Я открыла глаза, и мой взгляд уперся в… львиную морду. Сон тотчас прошел, но я была не в силах пошевелиться, только глаза распахивались все шире и шире, словно хотели вместить в себя стоящего напротив зверя. Попыталась встать, однако я уже несколько дней ничего не ела, так что ослабевшие ноги дрожали и подгибались. Я тяжело привалилась к дереву, в тени которого отдыхала, укрывшись от палящего солнца африканской пустыни, — к полудню жара становится невыносимой. Я бессильно откинула голову и закрыла глаза, чувствуя, как грубая кора давит на затылок. Лев стоял так близко, что я чувствовала его тяжелый дух, разлитый в знойном воздухе. Я воззвала к Аллаху: «Вот и пришел мой последний час. Забери же меня скорее к себе, Господи!»
Настал конец моему долгому странствию по пустыне. Не было у меня ни защитника, ни оружия. И сил бежать тоже не было. Мне не удалось бы спастись даже при самых благоприятных обстоятельствах, даже взобравшись на дерево, — у львов, как и у всех кошек, крепкие когти, и они прекрасно лазают по деревьям. Я и до середины подняться не успею, как — бац! — мощный удар сметет меня. Я снова открыла глаза, теперь уже без всякого страха, и сказала, обращаясь ко льву:
— Подойди и убей меня. Я готова.
Это был великолепный самец с золотистой гривой и длинным хвостом, которым он беспрестанно отгонял мух. Ему было лет пять-шесть. Такой молодой и здоровый лев мог прикончить меня одним ударом, это я знала, ведь он — царь зверей. Я не раз видела, как удар такой лапы повергает наземь антилопу гну или зебру, которые весят во много раз больше меня.
Лев не сводил с меня взгляда. Потом зажмурился и снова медленно открыл медового цвета глаза. Я не отрываясь смотрела в его зрачки своими карими глазами. Но он отвел взгляд.
— Давай же! Хватай, не тяни.
Он снова посмотрел на меня и вновь отвел взгляд. Облизнулся и сел, подогнув задние лапы. Потом поднялся и принялся расхаживать передо мной. Его движения были изысканно-плавными. В конце концов он отвернулся и пошел прочь, решив, вне всякого сомнения, что меня и есть-то не стоит, — так мало мяса оставалось на моих костях. Он удалялся в пустыню, и скоро его рыжевато-коричневую шкуру было уже не различить на фоне песков. Когда я поняла, что он не убьет меня, то даже не вздохнула с облегчением, потому что смерть меня не пугала. Я действительно была готова умереть. Но, вероятно, Бог, который неизменно был моим заступником, уготовил мне нечто иное и по какой-то причине решил сохранить мою жизнь.
— Что же это? — сказала я. — Возьми меня к себе или направляй меня.
И я, собрав все силы, поднялась на ноги.
…
Неожиданно отец объявил, что выдает меня замуж за какого-то старика. Нужно было немедленно что-то делать, потому что в любой день мог объявиться мой муж и потребовать меня. Я сказала матери, что хочу убежать из дому. Я надеялась отыскать мамину сестру, которая жила в Могадишо — столице Сомали. Правда, я никогда раньше не была в этом городе. Да и вообще ни в одном городе, если уж на то пошло. Тетю свою я тоже никогда раньше не видела. Но у меня была детская вера в то, что в конце концов каким-то волшебным образом все само собой устроится. Когда отец и все остальные в семье еще спали, мать разбудила меня и сказала:
— Ступай, пора!
Я огляделась. Не было ничего, что можно было бы взять с собой. Ни бутыли воды, ни кувшина молока, ни корзины с едой. И вот так, босая, закутанная в одну только легкую накидку, я выбежала в ночь, в пустыню.
Я не знала, в какой стороне лежит Могадишо, и просто бежала куда глаза глядят. Было настолько темно, что я то и дело спотыкалась, цепляясь за корни деревьев. Всякий раз, когда я наступала на корень, мне мерещилось, что это спина плюющейся кобры. Африка кишит змеями, а змей я панически боялась. Поэтому села на землю и смотрела, как в небе занимается рассвет. Не успело показаться солнце, как я — фьють! — сорвалась с места, словно газель. Я бежала, бежала, бежала… Час за часом, не останавливаясь.
…
Прошло немного времени, я перестала слышать голос отца и пошла медленнее. Если не останавливаться, решила я, отец утомится и возвратится домой. Оглянувшись, я вдруг увидела его: он спускался с ближайшего холма. Он тоже меня заметил. От страха я рванулась вперед. Еще быстрее! Мы напоминали движущиеся барханы: я взлетала на холм, а отец спускался с предыдущего. Так продолжалось очень долго. Наконец я сообразила, что какое-то время уже не видела отца. И голос его уже не окликал меня.
Сердце мое бешено стучало. Наконец я остановилась и, спрятавшись за куст, осмотрелась. Никого. Прислушалась. Ни малейшего шороха. Я добрела до выходившего на поверхность пласта горной породы и сделала привал. Потом побежала дальше. Ошибка, совершенная минувшей ночью, кое-чему меня научила, и теперь я двигалась по скальным участкам, где почва была твердой, да еще и меняла направление, чтобы отец не мог идти по моим следам. Я решила, что отец повернул назад, ведь солнце уже садилось.
…
Я буквально умирала с голоду и не могла думать ни о чем, кроме еды. Ноги у меня были стерты до крови. Я присела под деревом и уснула.
…
Я поднялась с земли и побежала дальше. Много дней мне приходилось делать это снова и снова. Сколько именно, не могу сказать точно. Единственное, что знаю: я потеряла ощущение времени, остались только голод, жажда, страх и боль. Когда наступала полная темнота, я останавливалась и отдыхала. В полдень, когда солнце в зените и печет немилосердно, я ненадолго присаживалась под деревьями.
Как раз во время одного из таких дневных привалов я и задремала, а лев разбудил меня. К этому времени мне уже не хотелось свободы. Мне хотелось только одного — вернуться домой, к маме. Без мамы было хуже всего. И хотя мы привыкли обходиться без еды и воды день, а то и два, я понимала, что долго не продержусь. Я настолько ослабела, что еле передвигала ноги, а ступни потрескались и так болели, что каждый шаг казался пыткой.
…
Я подумала, что Бог не может быть настолько бессердечным и оставить меня в живых лишь для того, чтобы позволить умереть еще более жестокой смертью — например, от голода. Он, конечно же, уготовил мне другое предназначение, и я воззвала к нему: «Возьми меня к себе или направь путь мой». Держась за ствол дерева, я кое-как поднялась на ноги.
Я побрела дальше и через несколько минут наткнулась на пастбище с множеством верблюдов. Я высмотрела верблюдицу, в сосцах которой было молоко, и бросилась к ней. С жадностью, точно грудной младенец, я пила ее молоко. Меня заметил пастух и закричал:
— Пошла вон, сучка!
Я услышала, как щелкнул бич из сыромятной кожи. Но мною овладело отчаяние, и я продолжала жадно сосать молоко, едва успевая глотать. Теперь я была сыта, и ко мне вернулись силы. Я бежала все дальше и дальше, пока не попала в селение. Никогда прежде я не видела ничего подобного: там были дома, целые улицы домов из плотно утрамбованной земли. Я шла по середине улицы, решив, что здесь и положено идти. Я брела по улицам этого поселка, разинув рот и вертя головой из стороны в сторону.
Проходившая мимо женщина оглядела меня с ног до головы и бросила:
— Ты что, с ума сошла! Ты хоть понимаешь, где идешь? — Потом она крикнула случившимся поблизости односельчанам: — Боже милосердный! Вы только посмотрите на ее ноги! — И указала пальцем на мои ступни, растрескавшиеся и покрытые кровавой коркой. — О Аллах! Должно быть, это девчонка из кочевья.
Она сразу это поняла.
— Эй, девочка! Если хочешь жить, уйди в сторонку. Сойди с дороги!
…
Наконец один грузовик притормозил. Тем, что произошло дальше, я не могу гордиться, но это произошло, и что же мне делать, как не рассказать правду? И поныне, стоит мне вспомнить тот грузовик, я жалею, что не прислушалась к внутреннему голосу и села в машину.
…
Следующее, что я помню, — это то, что рядом со мною, опершись коленями на камни, стоит спутник водителя. Ему было уже за сорок, и выглядел он просто уродом. От такого чудовища, похоже, даже волосы сбежали — лысина у него была очень заметная. Он, однако, попытался возместить эту потерю, отрастив маленькие усики. Вместо зубов у него торчали пеньки, а некоторых и вовсе недоставало. Уцелевшие зубы покрывал рыжеватый налет от ката, тем не менее он ухмылялся, выставляя их напоказ. Сколько буду жить, не забуду его плотоядный взгляд.
Мужчина был очень полным — это я увидела, когда он спустил брюки. Его возбужденное мужское естество качнулось в мою сторону, когда этот тип схватил меня за ноги и попытался развести их в стороны.
— Пожалуйста, ну пожалуйста, не нужно! — молила я. — РАЗДВИНЬ НОГИ, ТАК ТЕБЯ!
Он всем весом налег на меня, и острые края камней врезались мне в спину. Он снова размахнулся и ударил меня, на этот раз еще сильнее. После второго удара я поняла, что необходимо выбрать другую линию поведения: драться с ним мне явно было не по силам. Этот человек хорошо знал, что делает. В отличие от меня, он был опытен и, несомненно, насиловал женщину не впервые. Мне предстояло стать его очередной жертвой. Мне очень хотелось его убить, да вот только оружия у меня не было.
Поэтому я притворилась, что согласна.
…
Он взобрался на меня, а я со всей силой, на какую была способна, ударила его по голове. Попала в висок. После первого удара у него помутилось в голове. Ударила снова, и он свалился с меня. Я, словно воин, ощутила невероятный прилив сил. Я и не знала, что способна на такое, но когда на тебя нападают, пытаются тебя убить, силы откуда-то берутся сами собой. До того и не подозреваешь, сколько в тебе их. Я снова ударила поверженного врага и увидела, что у него из уха потекла кровь. Его дружок-водитель видел все это из кабины.
— Мать твою, что там творится? — заорал он и принялся высматривать в кустарнике подходящее место, куда можно было бы загнать грузовик. Я понимала, что если меня поймают, мне конец. Когда грузовик начал тормозить, я проползла в конец кузова и, оттолкнувшись от груды камней, спрыгнула на землю, как кошка. А потом побежала, спасаясь от смерти.
…
Я же мчалась, как вспугнутый зверек. Бежала по пустыне, через заросли, снова по пустыне, не имея представления о том, в какую сторону двигаюсь.
…
Хорошенький же, наверное, был у меня вид, когда я стояла в лучах утреннего солнца на обочине дороги. Легкая накидка, что была на мне, превратилась в грязные лохмотья. Много дней я бежала по пескам, и теперь все тело и волосы покрылись толстым слоем пыли. Мои руки и ноги напоминали тоненькие веточки, готовые сломаться под сильным порывом ветра, а ступни были покрыты язвами, своим видом не уступавшими язвам прокаженного. Подняв руку, я остановила «мерседес». Щеголевато одетый господин притормозил у обочины. Я забралась на кожаное сиденье и разинула рот от окружавшей меня роскоши.
— Ты куда направляешься? — спросил он.
— Вон туда, — сказала я, указывая в направлении, куда ехал «мерседес». Мужчина приоткрыл рот, показывая великолепные белые зубы, и расхохотался.

2 ПАСТУШЬЕ ДЕТСТВО

До того как я убежала из дому, жизнь моя была тесно связана с природой, с семьей, но особенно крепкие узы соединяли нас с животными, от которых зависело само наше существование. С самого раннего детства мне была свойственна черта, общая для детей всего мира, — любовь к животным. И самое первое, что я помню из детства, — это ручной козленок Билли.
…
Жизнь человека, и та измеряется количеством верблюдов. Сто верблюдов — выкуп за убийство. Род убийцы должен отдать сто верблюдов семье убитого, а иначе род потерпевшего обрушит на убийцу свою месть. Верблюдами платят и выкуп за невесту. Но и жили-то мы только благодаря верблюдам. Никакое другое домашнее животное не приспособлено в такой мере к жизни в пустыне. Верблюд обычно пьет раз в неделю, но может обходиться без воды целый месяц. И все же верблюдица продолжает давать молоко, которым мы утоляем и голод, и жажду, — незаменимое качество, когда находишься далеко от источника воды. Даже в самую сильную жару верблюд сохраняет запасы жидкости и выживает. Кормится он колючим кустарником, произрастающим
…
Наша семья, как и многие другие сомалийцы, вела патриархальную жизнь скотоводов. Нам приходилось ежедневно бороться за выживание, однако большие стада верблюдов, коров, овец и коз позволяли нам считаться людьми зажиточными — по меркам моей родины. В соответствии с традицией мои братья пасли верблюдов и крупный рогатый скот, а мы с сестрами — мелкий.
…
Утром мы поднимались с первыми лучами солнца. Прежде всего нужно было пойти к загонам, где мы держали коров и коз, и подоить их. Где бы мы ни оказались, мы обязательно срубали молодые деревца, чтобы соорудить загоны для скота и не дать ему разбрестись ночью. Телят и козлят держали в загонах отдельно от матерей, чтобы они не высасывали все молоко. Я должна была доить коров, но так, чтобы и телятам хватало. Часть свежего молока шла на приготовление сливочного масла. Когда я заканчивала дойку, в эту часть загона впускали покормиться телят.