Филипп Ванденберг - «Тайный заговор»

Глава 1

Александр Бродка, хорошо выглядевший мужчина примерно сорокалетнего возраста, с темными короткими волосами, работал фоторепортером и фотографом для дорогих глянцевых журналов и вот уже двадцать лет колесил по всему миру. В течение этих долгих лет ему замечательно удавалось скрывать свое отвращение к пурпурному цвету, поскольку он боялся, что умные люди могут сделать из этого какие-нибудь неуместные выводы. Сам он не знал, чем объяснить свою ненависть к столь распространенному цвету, хотя задумывался над этим не один раз. Бродка решил придерживаться мнения, что краски оказывают на людей определенное влияние и что большинство даже не осознает этого.
Вот и теперь эти мысли пронеслись у него в голове, как только он посмотрел на пляж через видоискатель своего фотоаппарата: обнаженная Ирина, которая сидела на мотороллере, широко расставив ноги, белый песок острова Марко, на заднем фоне — пальмы и бесконечная череда пляжных отелей.
— Неужели скутер обязательно должен быть лиловым? — проворчал Бродка, глядя в световую шахту своего фотоаппарата марки «Hasselblad».
Флорентина — рыжеволосая стилистка и бутафор, которую называли просто Фло, была какой угодно, только не красавицей, а во время фотосессий — девочкой на побегушках, — язвительно огрызнулась:
Упрямый старик? Бродка стал внимательно читать дальше и замер, когда прочитал еще одно, казалось бы, совершенно не имеющее отношение к жизни матери предложение: «Кардинал Смоленски — дьявол во плоти. Большинство людей его типа — не святые, а самые настоящие дьяволы. Как можно поступать со мной так!»
Это имя Бродке уже доводилось слышать. Смоленски был ультраконсервативным кардиналом курии. Бродка покачал головой. Что же, интересно, могло связывать его мать с кардиналом? Одна мысль о том, что мать писала об этом человеке так, словно знала его, казалась ему абсурдной.
Он сложил листок и сунул письмо в сумку вместе с остальными конвертами.
Снова тупик, подумал Бродка, и тихо вздохнул, пристегивая ремни.

...

По возвращении Бродка обнаружил на лестничной площадке перед своей квартирой Жюльетт. Она сидела на верхней ступеньке и казалась совершенно подавленной. Увидев Бродку, она вскочила и бросилась ему на шею.
— Мой муж обо всем знает, — всхлипнула она. — Я понятия не имею, как ему это удалось… но он все знает о нас. Он убьет нас обоих. Мне очень страшно! — Она спрятала лицо на груди Бродки.
— Ну, до этого наверняка не дойдет, — пытаясь успокоить ее, сказал Бродка. Он прижал женщину к себе и, нежно погладив ее по спине, добавил: — По крайней мере, эта вечная игра в прятки закончилась.
Жюльетт с волнением прислушивалась к словам Бродки. Он выбрал абсолютно правильный тон. Никаких отговорок, никаких причитаний. Вместо этого — уверенность в себе. Она встала и подошла к телефонной трубке, чтобы слышать голос Коллина.
Тот казался не настолько спокойным, как Бродка. Поинтересовался, у него ли Жюльетт. Когда Бродка ответил утвердительно, в голосе Коллина появились угрожающие интонации.
— Как вы себе это вообще представляете? Любовь любовью, но Жюльетт по-прежнему моя жена. Не будете ли вы столь любезны объяснить мне, как все у вас дальше будет с Жюльетт?
— Хорошо, — по-прежнему спокойно ответил Бродка. — Первое время Жюльетт поживет у меня. Думаю, так будет лучше для всех сторон — дабы не возникало конфликтов.
На другом конце провода раздался деланный смех, в котором смешались гнев и горечь. Отсмеявшись, профессор поучительным тоном сказал:
— Мой дорогой молодой друг, мы с вами говорим не о любви и конфликтах.
— А о чем?
— Исключительно о деньгах.
— Простите? — Бродка и Жюльетт удивленно переглянулись.
— Да, — повторил Коллин, — мы говорим о деньгах, дорогой мой. Все в мире имеет свою цену. Или вы считаете по-другому?
— И сколько же я должен заплатить вам за вашу жену? — язвительно поинтересовался Бродка.
После показавшейся им бесконечной паузы Коллин насмешливо ответил:
— Ну вот, я же говорил. Наконец-то вы меня поняли. Ничего в этом мире не дается просто так, даже смерть. Потому что ее цена — жизнь.
На миг Бродка потерял дар речи. Жюльетт была поражена не меньше. Широко раскрыв глаза, она глядела на Бродку.
Взяв себя в руки, Бродка сдержанно произнес:
— А если я откажусь? Я имею в виду, что рано или поздно ваш брак все равно развалится.
Ответ профессора был краток:
— Это было бы очень глупо с вашей стороны.
Бродка нахмурился.
— Вы собираетесь нам угрожать?
— Угрожать? Эти слова принадлежат вам, а не мне. Я всего лишь высказал свое скромное мнение, понимаете? И если мы договоримся, я готов оставить вас в покое. Можете забирать мою жену. Она мне больше не нужна. Но сделка обойдется дорого, ведь вы богатый человек…
Бродка направился к стойке портье и потянул за собой Жюльетт. Был один человек, который мог помочь ему отыскать Титуса: Агостинос Шлегельмильх.
Бродка вспомнил, что Шлегельмильх — еще тогда, когда они вместе сидели в камере, — без всякого смущения рассказал о том, что он гомосексуалист, и заявил, что уже следующим вечером его отпустят и он будет сидеть в каком-то ресторанчике, попивая в свое удовольствие. К сожалению, Бродка забыл название этого заведения.
Но зачем существуют на свете портье? Господина Эриха на месте не оказалось, однако вместо него был не менее услужливый коллега. Когда Бродка спросил портье о том, где в Вене собираются голубые, на его лице не дрогнул ни один мускул. Тем не менее он осторожно огляделся по сторонам и, чуть наклонившись к Бродке, перечислил несколько заведений с экзотическими названиями. Одно из них показалось Бродке знакомым: «Роте Гимпель» на Фаворитенштрассе.

...

«Роте Гимпель» находился на нижнем этаже недавно отреставрированного дома городского совета. Здание было построено на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий. Расположенный сбоку вход был украшен красным балдахином, а два куста по обе стороны от входа сверкали сотней маленьких лампочек.
Внутри все поражало таинственным шармом, присущим заведениям, где собираются голубые. Зал, имевший форму полукруга, был разделен на множество ниш с маленькими столиками, половина из которых была занята. Бар, находившийся справа, украшала причудливая красная птица.
Бродка сел у стойки. Вопреки ожиданиям, на него почти никто не обращал внимания. И только бармен, лысая груда мышц с золотой цепью на шее, вежливо поинтересовался, чего тот желает.
Скорее из смущения Бродка заказал скотч со льдом. Пока бармен наливал напиток в бокал, Бродка как будто между прочим поинтересовался, не появлялся ли сегодня Агостинос Шлегельмильх.
Нет, ответил тот, придвинув виски Бродке. И добавил, что Агостинос никогда не приходит раньше половины девятого и примерно через полчаса уходит. Чтобы не привлекать к себе слишком много внимания, Бродка осушил бокал, расплатился и ушел.
На противоположной стороне улицы Александр заметил маленький ресторанчик, типичный венский байсль  с двумя большими окнами, через которые хорошо просматривался вход в «Роте Гимпель». Публика, среди которой Бродка заметил как сомнительных, так и одиозных личностей, вряд ли могла быть причислена к сливкам венского общества. Но Бродка пришел не за тем, чтобы развлечься или развеять скуку, поэтому сразу же сказал об этом официантке, довольно симпатичной светловолосой шлюхе, которая не преминула подсесть за столик к самому лучшему, по ее мнению, мужчине и поинтересоваться, что она может для него сделать.
Она может принести ему пива, сказал Бродка, добавив, что кое-кого ждет. Молодую женщину это нисколько не смутило, и она заявила, что до того момента, как этот кое-кто придет, они могли бы замечательно провести время. Может, он угостит ее бокалом «Пикколо»?
Надеясь, что она отстанет, Бродка согласился, но вскоре понял, что ошибся, ибо блондинка принялась рассказывать о себе и — что еще хуже — задавать вопросы: откуда он, случайно ли оказался здесь, нравится ли она ему или он больше любит парней — в последнем случае ему нужно только перейти дорогу.
Пока блондинка жизнерадостно щебетала, Бродка не сводил внимательного взгляда с «Роте Гимпель». И действительно, прошло совсем немного времени, и он увидел у ресторана напротив Агостиноса Шлегельмильха. Бродка с облегчением заметил, что тот пришел пешком. Когда Шлегельмильх выйдет из заведения, он сможет пойти за ним. Заговаривать с Агостиносом в ресторане или на улице казалось Бродке слишком рискованным: этот тип может повести себя так же, как и во время их последней встречи, а то и вовсе, чего доброго, попросит своих дружков помочь избавиться от Бродки.
Он знал, что Шлегельмильх — ловкий малый и подступиться к нему было практически невозможно. Страх Агостиноса перед тайной организацией, которую он расценивал как более опасную, чем мафия, казался Бродке преувеличенным. Вероятно, страх был наигранным — исключительно для того, чтобы избавиться от него. Бродка  почти не сомневался, что он каким-то образом стал поперек дороги Шлегельмильху или Титусу, — а возможно, даже им обоим.
Бродка расплатился по счету заранее, дав назойливой блондинке щедрые чаевые, которые немедленно исчезли в глубоком декольте блузки. Затем он стал ждать, не сводя глаз с заведения на противоположной стороне улицы.
Перед «Роте Гимпель» царило оживление, люди приходили и уходили, и Бродка начал опасаться, что может проглядеть Шлегельмильха. Однако тот, кого он искал, вскоре появился в дверях и пошел в сторону центра города. Бродка покинул ресторан, пересек улицу и последовал за Шлегельмильхом на небольшом расстоянии.
Недалеко от Терезианума  Шлегельмильх повернул на Майерхофгассе и, пройдя около пятидесяти метров, исчез в открытом подъезде. К счастью, Бродка поспешил и успел поймать входную дверь, прежде чем она захлопнулась. Но Агостиноса и след простыл.
Это был старинный подъезд с широкими каменными ступенями и красивыми поручнями. Посередине находился лифт, драгоценная реликвия эпохи Сецессион, заслуживающий особого внимания: обитая красно-коричневым деревом кабина, двери и боковые окошки которой были сделаны из шлифованного, украшенного цветочными узорами стекла.
Слева от входа Бродка увидел выкрашенную в зеленый цвет дверь в квартиру. Когда-то там, вероятно, жил швейцар, но теперь такая жилплощадь стала слишком дорогой, чтобы предоставлять ее служащим.
Бродка даже не поверил своим глазам, когда увидел табличку рядом с дверью, на которой было написано: «Шлегельмильх». Александр прислушался, но из квартиры не доносилось ни звука. Он снова отошел к лифту и спрятался за ним, размышляя, как узнать у этого типа место пребывания Титуса. Единственное, что пришло ему на ум, это предложить Шлегельмильху деньги.
Пока Бродка думал, как ему поступить, дверь квартиры тихонько приоткрылась и показалась голова Агостиноса. Он, вероятно, хотел удостовериться, что все чисто. Затем сделал несколько шагов по направлению к входной двери и бесшумно открыл ее.
Из своего укрытия за лифтом Бродка наблюдал за тем, как Шлегельмильх приложил указательный палец к губам. В тот же миг в дом вошла сначала одна темная фигура, затем другая, третья — в общем, добрый десяток мужчин, женщин и детей не старше десяти лет. У некоторых были сумки, у других — узелки.
Внезапно у Бродки словно пелена с глаз упала. Агостинос Шлегельмильх никогда даже не намекал, чем занимается, чтобы заработать на жизнь. Теперь все было ясно: он был «тягачом» . Вернувшись в отель, Бродка рассказал Жюльетт о своем открытии, и они вместе придумали план.
Бродка закашлялся. Он не знал, с чего начать. Но затем, осторожно оглядевшись по сторонам и не увидев никого, кто мог бы подслушать их разговор, приглушенным голосом произнес:
— Титус, ты единственный, кто может мне помочь. И тебе не нужно бояться, что я когда-либо хоть словом обмолвлюсь о том, от кого у меня эта информация.
—  Агостинос говорил, что ты на него давил.
— У меня не было иного выхода. Только таким образом я мог добраться до тебя. Поверь, я никогда бы не выдал Агостиноса. Честное слово.
— А кто она? — Титус кивнул в сторону Жюльетт.
— Моя спутница жизни. То, что я обещаю, касается и ее.
Жюльетт протянула Титусу руку.
— Мы раньше нигде не встречались?
Тот смотрел на нее как на посылку, которую не хотят принимать.
— Насколько я помню, нет. — Так и не подав руки, что для такого человека, как Титус, даже не считалось неучтивым, он обернулся к Бродке: — Речь идет о той старой истории?
— Если тебе угодно так называть то, что произошло со мной, — кивнув ему, сказал Бродка. — Вот только я тем временем обнаружил новые следы, и все они ведут в одном направлении…
— Могу себе представить, — с мрачным видом пробормотал Титус. — Следы заканчиваются у стен Ватикана.
— Так оно и есть. Знаю, это звучит странно, потому что ни я, ни моя мать не имели к Церкви никакого отношения. Что все это значит, Титус? Ты же служил священником в Ватикане, если я тебя правильно тогда понял, и должен знать, что там происходит. Тебе и самому довелось многое пережить, ведь так?
— О да. Даже больше, чем мне хотелось бы. Одно воспоминание об этом — и во рту появляется отвратительный привкус. — Титус опустил руку в карман куртки, вынул оттуда флягу и как следует приложился к ней.
— Ты имеешь в виду, что господа, окружающие наместника Иисуса на земле, вовсе не так набожны?
Титус горько усмехнулся.
— Набожны? В Ватикане интересуются всем, кроме Бога. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.
Жюльетт бросила на Титуса испуганный взгляд. Нужно было очень сильно разочароваться, чтобы, будучи даже экс-священником, выражаться подобным образом.
Титус повертел серебристую флягу в руках, а затем, испуганно оглядевшись по сторонам и придвинувшись к Бродке вплотную, тихо продолжил:
— Мало кто знает, что на самом деле происходит в Ватикане. Тогда, после смерти польского папы, кардиналы собрались на конклав, чтобы выбрать преемника из своих рядов. Но они не смогли прийти к согласию. Они заседали два месяца за закрытыми дверями, однако ни один из кардиналов не набрал большинства голосов. В конце концов их отношения так ожесточились, а возможность выбрать нового папу оказалась настолько мала, что старики решили тянуть жребий. Все согласились с условием, что новый папа не должен проявлять личной инициативы. Они договорились о том, что все решения будут приниматься кардиналами после совещания. Жребий пал на человека, которого почти никто не знал.
— Но ведь так было всегда: существовали влиятельные папы и слабые папы, — заметил Бродка.
— Верно, — кивнул Титус. — Но в этом случае все совершенно иначе. Дело в том, что, как только был выбран новый папа, власть в Ватикане захватила маленькая, но могущественная группа кардиналов курии. С тех пор они держат папу, так сказать, взаперти в Ватиканском дворце. Он не имеет права покинуть Ватикан и должен подписывать все документы, которые ему дают.
— Очень часто в газетах пишут, что папа живет достаточно уединенно, — вставил Бродка.
— Да. — Титус тихонько рассмеялся. — Пожалуй, это правда.
Бродка нахмурился и после паузы спросил:
— А какую роль играет во всем этом кардинал Смоленски? Он что, босс?
— Один из боссов. Эта организация подобна огромному спруту, щупальца которого дотягиваются до самого дальнего уголка.
— И никто ничего против этого не предпринимает?
— Тот, кто отважится вступить в открытое противостояние со святой мафией, может попрощаться с жизнью. Помнишь, как два года назад умирали кардиналы? Тогда в течение очень короткого промежутка времени преставились шесть кардиналов из Южной Америки и Восточной Азии. Говорили, что они умерли от старости. Но самому молодому из них было пятьдесят шесть, а самому старому — шестьдесят шесть. Согласись, это не возраст. И тем не менее расследование решили не проводить. Кардиналы, видите ли, не умирают насильственной смертью. Их призывают. Вопрос только в том, кто именно это делает.
Титуса, который был вынужден долго молчать, будто прорвало.
— Римская курия, — говорил он, — располагает огромной армией помощников. Для курии все священники — фигуры на шахматной доске, повсюду в мире, и не важно, каков их духовный сан. Сто двадцать кардиналов, четыре тысячи епископов и более четырехсот тысяч священников — и всех их держат в ежовых рукавицах люди, обладающие реальной властью.
— Ты знаешь этих людей? — осторожно поинтересовался Бродка.
— Некоторых из них, — кивнув, ответил Титус. — Я знаю, где и с кем они общаются. Я знаю номера их счетов и пароли в Швейцарии и на Багамах… Короче говоря, я знаю об этих людях, к несчастью, слишком много. Теперь ты понимаешь, почему я вынужден жить в подполье?
В то время как полицейские тушили разгоравшееся пламя, двое из них набросились на Бродку и повалили его на пол. Один оттащил его в сторону, а другой надел наручники. Бродка, брыкаясь и крича, сопротивлялся изо всех сил. Один из полицейских отвел в сторону его колено. Бродка взвыл от боли.
— Не причиняйте ему вреда! — крикнула Жюльетт, оттолкнула полицейского и стала перед Бродкой, пытаясь защитить его.
Вокруг них в мгновение ока собралась толпа яростно ругающихся людей.
— Я все могу объяснить! — заявила Жюльетт полицейскому чиновнику и помогла Бродке подняться.
Тем временем их окружили остальные полицейские. Их было с десяток, а за ними толпилось раз в пять больше зевак.
По нефу разнеслись крики:
— Помешанный!
— Сумасшедший!
— Этот человек потерял рассудок!
— Вы — его жена? — спросил старший из полицейских.
— Да, — солгала Жюльетт.
— Часто с ним такое бывает? — В голосе мужчины звучала скорее насмешка, чем сочувствие.
Жюльетт вскипела от ярости. Она с трудом владела собой.
— Нет, — уверенно произнесла она. — Такого с моим мужем еще не было. Но если я объясню вам причину его поведения, вы наверняка все поймете.
— Ну, если вы уверены в том, что говорите, — ответил полицейский, многозначительно глядя на своих коллег, — то я готов вас выслушать.
Жюльетт посмотрела на Бродку. Его лицо было бледным как полотно.
— Мы осматривали собор, — начала Жюльетт, — когда моему мужу показалось, что он увидел среди посетителей свою мать…
— Ну и что? — Полицейский начал проявлять нетерпение.
— Его мать мертва.
— Понимаю, — сказал полицейский. И, обернувшись к своим коллегам, коротко бросил:
— Баумгартнер Хеэ.
Из рядов зевак послышалось одобрительное ворчание. «Баумгартнер Хеэ», психиатрическая клиника города, находилась в 14-м районе. Один только вид здания, в котором она располагалась, вселял ужас в любого, кто просто смотрел на него, даже не входя внутрь.