Гонсало Гінер - Браслет Пророка
Был понедельник, четырнадцатое марта. Спокойная и молчаливая темнота ночи звала прогуляться между зубчатыми стенами крепости, вклинившейся в монументальную скалу Монсегюр. Влажный бриз, долетавший сюда, витал в воздухе, как напоминание о вчерашнем ливне.
Пьер де Субиньяк стоял на главной башне и с бесконечной грустью созерцал великолепный пейзаж, на фоне которого через несколько часов должно было совершиться ужасное преступление. Он знал об этом. Он сам выбрал день. Это была его единственная возможность освободиться от длительной осады предводителя-крестоносца Хуго де Арсиса. В последние несколько недель Пьер де Субиньяк рассматривал различные возможности выхода из этой ситуации, взвешивая каждую из них, но в конце концов понял, что сможет добиться результата, лишь договорившись втайне с крестоносцами о сдаче крепости в обмен на свое спасение. Его предательство будет стоить жизни двум сотням его братьев и сестер, бок о бок с которыми он противостоял беспощадной осаде более девяти месяцев.
Катары, укрывшиеся в Монсегюре, не догадываясь о его вероломстве, продолжали оказывать сопротивление в ожидании помощи, обещанной Раймундо VII, находившимся в своем графстве в Тулузе, но помощь все не приходила.
Для Пьера его принадлежность к роду де Субиньяк означала твердое и непоколебимое правило сохранять в тайне святую семейную клятву, которая передавалась от поколения к поколению в течение двух последних веков. И хотя, мучимый совестью, он не находил оправдания презренному предательству, на которое собирался пойти, он чувствовал себя обязанным любой ценой помешать тому, чтобы старинный медальон, висевший на его шее, попал в чужие руки, потому что тогда он не исполнил бы свой долг перед родом.
Свежий воздух помог ему забыть о тяжелом и жарком дне.
Находившиеся внутри крепости катары* после двухсот семидесяти дней суровой осады с трудом сохраняли стойкость духа и веру в спасение. Мучительная агония крепости была тяжким испытанием для людей, которые называли себя «чистыми» и уже почти сотню лет исповедовали гностицизм. Случилось так, что эта ветвь еретиков больше всего беспокоила католическую Церковь, беспокоила до такой степени, что она спровоцировала особый крестовый поход против альбигойцев, организованный и одобренный самим Папой Иннокентием III. До того как проблема начала решаться с помощью оружия, были предприняты и потерпели крах многие попытки обратить на истинный путь эти заблудшие души. Доминиканцы — главные, кто отвечал за это, — приложили все усилия, чтобы обратить в истинную веру катаров с помощью уговоров, но эти усилия были напрасными.
* Катары — приверженцы ереси, распространившейся в ХI—ХII веках в Западной Европе, главным образом в Северной Италии и на юге Франции, где они назывались альбигойцами, или «чистыми». Катары проповедовали аскетизм, собственность считали грехом, обличали пороки католического духовенства.
За несколько лет до этого в Монсегюр через поэтов и путешественников дошли вести о совершенных крестоносцами жестоких убийствах своих собратьев по вере в Безье, Каркассоне и других места на юго-востоке Лангедока. Насколько было известно, в Безье летом 1209 года под звон колокола были истреблены все двадцать тысяч жителей. Многие из них были убиты прямо в соборе, где они укрылись. Крестоносцы, с настойчивостью и пылом выполняя свой долг, вырез???али причиняющих беспокойство еретиков-гностиков, уничтожали и жгли все, что могло напоминать о ереси. Тела мужчин и женщин сжигали на кострах. Пылали дома и храмы, образовывая колоссальные столбы дыма и покрывая пеплом весь Лангедок.
Неделю назад Пьеру исполнилось сорок четыре года. Он возглавлял братство катаров в Монсегюре. Он знал об этих трагических событиях. И он также знал, что их братство было последним оплотом катаров во всем Лангедоке и единственным еще сопротивлявшимся крестоносцам, но он ревностно заботился о том, чтобы его братьям по вере не стало известно об этом, не желая усиливать и без того охвативший их страх. Лишь чуть теплившаяся надежда на помощь графа де Фуа, хозяина земель, где находилась крепость, а также графа Тулузского, обещавших не оставить их на растерзание крестоносцам, придавала им сил.
Пьер знал, что ни тот ни другой не сможет облегчить их отчаянного положения, хотя бы уже потому, что сам Раймундо VII, граф Тулузский, бывший приверженец и защитник катаров, перестал оказывать поддержку «чистым» — не из религиозных соображений, а чтобы спасти своих вассалов и свои огромные владения. Он полностью посвятил себя преследованию катаров, после того как Папа Иннокентий III предал его анафеме за то, что он заступился за еретиков. Жак де Люзак, большой друг Пьера с детства, рассказал ему, что видел, как Раймундо искупал свои грехи у ворот Нотр-Дама, приняв условия договора, который обязывал его быть преданным Церкви и королю Франции. Этот договор подразумевал передачу Церкви Верхнего Прованса и брак дочери Раймундо с сыном короля Франции, причем в качестве ее приданого отдавался нижний Лангедок. Де Люзак рассказал также, что лично Папой было определено наказание Раймундо — он находился в заточении в башне Лувра на протяжении шести недель. Раймундо, движимый исключительно желанием сохранить свои обширные владения в Лангедоке и понимавший, насколько реальной угрозой был Симон де Монфор — предводитель крестового похода против альбигойцев, осознавал также опасность, которую представляла для него знать Бургундии и Иль-де-Франс. Знать, желавшая навязать его подданным свой язык и заставить графа учитывать интересы германцев. Не имея возможности предпринимать какие-либо шаги, он в конце концов сдал свои позиции и подчинился воле Папы.
Де Монфор, умерший в 1218 году во время одной из осад Тулузы, был палачом еретиков-катаров, а кроме этого — еще и представителем интересов влиятельных людей Севера, которые желали забрать себе плодородные земли Лангедока.
Пьер также сделал все возможное, чтобы в крепости не узнали, какой ужас в свое время вызывал у отступников виконт де Монфор. Тот же Жак слышал, что в Браме всем защитникам города выкололи глаза и что в Лаворе все дворяне, которые защищали площадь бок о бок с Арно Амори, бывшим настоятелем монастыря Побле, были жестоко казнены, а сестру Амори изнасиловали, бросили в колодец и засыпали камнями.
Пока он размышлял над всем этим, к нему приблизилась Ана де Ибарсурун.
— Пьер, дорогой, уже полночь, и ты должен отдохнуть. Так не может дальше продолжаться! Ты вот уже четыре ночи почти не спишь, и я не хочу, чтобы ты из-за всего этого заболел от истощения.
Ее нежный голос успокаивал его. Пьер смотрел в зеленые глаза женщины, рядом с которой он шестнадцать лет чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
— Дорогая Ана, ты совершенно права. Я не задержусь надолго. — Он поцеловал ей руку. — Иди вперед и подожди меня. Я хочу только последний раз осмотреть сторожевые посты.
Ана, подняв подол своей тяжелой юбки, повернулась и направилась к лестнице северо-восточного крыла крепости. Не сводя с нее глаз, Пьер поднял руку к лицу и вдохнул оставшийся на ней след изысканных духов.
Ана родилась в маленькой деревушке под названием Оскос, расположенной около Королевского Моста, в Наваррском королевстве. Она была старшей из трех сестер в зажиточной семье, которая владела огромными землями и большой крепостью, окруженной стеной. Там и познакомился с ней Пьер, когда выполнял необычное поручение тамплиеров, за много лет до того, как принял веру катаров.
***
Вспоминая об этих событиях, он дошел до северного крыла крепости и спросил дежурившего там дозорного:
— Есть ли новости из лагеря этих проклятых, дорогой друг?
— Я ничего не заметил, мой господин. Я лишь видел десяток, а может, дюжину всадников, которые, как только начало смеркаться, во весь опор помчались на восток, и до этого момента, а сейчас уже середина ночи, я не видел, чтобы они вернулись. Я думаю, мой господин, что сегодняшняя ночь будет спокойной!
Пьер попрощался и, погрустнев, отправился к двери главной крепостной башни, чтобы спуститься по винтовой лестнице на нижний этаж. Он слишком хорошо понимал, что спокойной эта ночь наверняка не будет. Ему оставалось еще два часа напряженного ожидания, затем он подожжет тяжелые входные ворота Монсегюра. Когда ворота будут разрушены, войска крестоносцев проникнут в крепость и, безусловно, захватят в плен всех его братьев по вере. Он сможет воспользоваться беспорядком и совершить побег через фасад здания, расположенный с южной стороны. За ним враг будет наблюдать менее всего, а там есть заделанная много лет назад дверца, которую Пьер обнаружил, просматривая планы з???амка. Дверцу могли когда-то замуровать из соображений безопасности, а потом забыть о ней. Он смог обнаружить ее, и на протяжении почти месяца с максимальной предосторожностью понемногу выскабливал раствор из щелей между, по меньшей мере, двумя десятками камней кладки. Он замаскировал стыки смесью песчаника и клейстера так, чтобы они не привлекали внимания.
В предыдущие несколько ночей Пьер много размышлял над возможностью побега вместе со свой возлюбленной Аной, к которой он испытывал сильные чувства. В конце концов он пришел к выводу, что побег будет сложно совершить и это нужно делать одному, если он хочет иметь хотя бы малейший шанс добраться живым до наваррских земель, где у него есть друзья, которые могут укрыть его на необходимый срок.
Пьер мучился, размышляя о том, что он вынужден бросить Ану на произвол судьбы. Каждый раз он с невыносимой болью представлял ее в руках жестоких крестоносцев и рисовал в своем воображении самые жуткие картины. Ее наверняка предадут огню. Воспоминания о времени, проведенном с ней рядом, служили ему единственным утешением и лекарством, способным облегчить бесконечные тяжкие минуты, которые ему еще предстояло пережить.
***
Пьер снова подумал о последствиях, которые имело для него это поручение.
Он даже не помышлял о том, что это творение может стать последним в его карьере строителя. Эта отдаленная наваррская местность была свидетелем двух событий, которые круто изменили его судьбу. Именно здесь зародились и окрепли его отношения с Аной, из-за нее он оставил свою работу и предал свою веру. Словно две стрелы были пущены в его сердце. Любовь сделала его приверженцем веры катаров, которую Ана исповедовала уже много лет. Добиться близких отношений с Аной, разделить ее судьбу, чтобы вместе вступить на путь, ведущий к совершенству, свету, вере, означало отбросить многое, что связывало его с предыдущей жизнью. И он сделал это, не испытывая сомнений. Он был ревностным хранителем медальона — материального свидетельства двух самых священных событий в далеком прошлом, и этот медальон определил всю его дальнейшую судьбу. Он был уверен, что многое в его жизни происходит из-за медальона.
***
— Брат Пьер, простите, что беспокою вас в столь поздний час, но, я думаю, вам необходимо знать, что нашего запаса продуктов хватит лишь на неделю. Последние ограничения в рационе позволили нам выстоять, но, если ситуация не изменится, нам необходимо будет что-то предпринять, если мы не хотим умереть от голода.
Голос Феррана, ответственного за склад, внезапно заставил Пьера вернуться к действительности и оставить мысли о Наварре.
— Я понимаю, дорогой Ферран. Я благодарю тебя за твои труды. Но пусть наступит завтрашний день. А мы тем временем придумаем, как решить эту серьезную проблему. Отдохни, возвращайся в свою комнату. Завтрашний день, возможно, станет решающим.
Ферран удалился, размышляя над этими словами и не понимая, что такого важного может произойти завтра. Что еще может случиться в столь безнадежной ситуации?
Проходя по северной стене крепости, Пьер отчетливо видел в лесу три костра, образующие правильный треугольник. Это был условный сигнал для начала атаки на Монсегюр!
Он понял, что наступил трагический момент, и, ужаснувшись этому, начал с трудом спускаться по винтовой лестнице в центральный дворик. Именно из этого дворика выходили восемь дорожек, которые вели в комнаты и склады крепости. Мысленно он уже бессчетное множество раз проделал путь от северной башни до входных ворот. Но сейчас он был вынужден пройти по галерее, называющейся Consolamentum*, которая вела к маленькой столярной мастерской, где он подготовил три бочки, заполненные горючей смесью. Его план заключался в том, чтобы разместить бочки с горючим у единственных крепостных ворот и поджечь их.
* Consolamentum — (лат.) утешение. У катаров: обряд, аналогичный христианскому крещению.
Он вставил ключ в замок маленькой двери склада и, повернув его трижды, вошел внутрь помещения. В лунном свете он легко разглядел три бочки с горючим, спрятанные за грудой толстых деревянных планок, которые брат Жак использовал для изготовления всей мебели в крепости, очень простой, практичной и удобной.
Наклонившись к бочкам, Пьер заметил выглянувший из складок одежды турецкий кинжал, который он на всякий случай прихватил с собой, чтобы быть уверенным, что ему никто не помешает выполнить его задачу. В глубине души он надеялся, что ему не придется прибегнуть к крайним мерам. Он никогда не причинил никому зла и, тем более, никого не лишил жизни.
Пьер потянулся к первой бочке и, с трудом волоча ее, добрался до двери в мастерскую. Сначала он посмотрел вокруг, чтобы удостовериться, что его никто не видит, затем вышел из комнаты и двинулся в северном направлении, чтобы пройти неполные десять метров, отделявшие его от ворот. Первую бочку он поставил рядом с огромной дверной петлей слева от ворот.
Размещая вторую бочку справа от ворот, тоже рядом с дверной петлей, он отметил, что пот струится у него по лбу и стекает по носу. Пьер решил, что, как только вспыхнет сильный огонь в этих двух местах, ворота легко упадут.
У него сильно билось сердце, в ночной тишине он слышал свое дыхание, когда отправился за третьей бочкой, чтобы прикатить ее на случай, если двух будет недостаточно. Он уже подошел к двери склада, чтобы взять бочку, и вздрогнул, услышав чей-то голос.
— Это вы, Пьер?
Голос принадлежал Жюстине Орлеанской, сестре графа Орлеанского, которая была обращена в веру катаров лишь несколько месяцев назад.
— Жюстина, ты меня напугала, — признался он, оборачиваясь и глядя в том направлении, откуда шел голос. — Я обхожу крепость в последний раз, прежде чем лечь. А ты почему не спишь так поздно?
С первого дня прибытия Жюстины в Монсегюр она показалась ему самой прекрасной женщиной, какую он когда-либо видел. И хотя он очень любил Ану, Жюстина одним лишь взглядом волновала его так, как это еще не удавалось ни одной женщине.
— Прежде чем поведать вам о причине моей ночной прогулки, я хочу сказать, что рада встретить вас, так как обнаружила кое-что, показавшееся мне подозрительным. — Она потянула его за руку, чтобы переключить его внимание. — Вы тоже видели бочки, которые стоят рядом с воротами? Я только что прошла мимо них, и они меня очень удивили. Пока я не встретила вас, я искала часового, чтобы поделиться с ним своими сомнениями. Приблизившись к бочкам, я почувствовала сильный запах, словно в них концентрированный уксус. И я подумала, что они стоят так близко к воротам и если по какой-то причине вспыхнут, мы рискуем навлечь на себя серьезную опасность. Я, собственно говоря, попробовала их сдвинуть, но они такие тяжелые, что мои слабые руки не справились с этим.
Пьера охватило беспокойство. Встреча с этой женщиной была совершенно несвоевременной. Возникшая ситуация вынуждала его принять решение, причем немедленно. Жюстина пыталась тянуть его к двери, чтобы показать причину своего беспокойства, и Пьеру нужно было выиграть время, прежде чем начать действовать.
— Пойдем, посмотрим на эти бочки, но объясни мне по дороге, почему ты находишься здесь в столь поздний час?
— Кое-что не дает мне отправиться отдыхать. — В ее глазах отразилось беспокойство. — Каждую ночь, когда я ложусь в постель одна, в тишине, меня охватывает ужасная мысль, от которой я не могу избавиться. И только длительными прогулками — иногда по своей комнате, иногда по крепости — я в конце концов изнуряю себя, и ко мне приходит сон.
— И что это за мысль, которая не дает тебе спать, Жюстина?
— Дорогой Пьер, я никогда не боялась смерти и еще менее боюсь ее теперь, когда, в соответствии с нашей религией, приняла тот факт, что смерть — это начало настоящей жизни. Я знаю, что, умирая, мы оставляем мрак этой жизни и идем к свету подлинного Бога, но проблема в том, что ко мне приходит видение, как я умру. Именно это видение каждую ночь приводит меня в беспокойство.
Нервничая из-за того, что он теряет время, но тем не менее заинтересованный сказанным, Пьер спросил:
— Что ты имеешь в виду, сестра, упоминая о видении своей смерти?
Жюстина еще ближе подошла к Пьеру, чтобы шептать ему на ухо. Слушая ее, он чувствовал, что ее губы время от времени касаются его щеки.
— Сначала я вижу себя, вижу, как я падаю ничком. Вокруг меня большая лужа крови, которой пропитывается мое платье. Я пытаюсь встать, но не могу. Я чувствую, как что-то горячее обжигает мою шею, но по какой-то неизвестной мне причине не могу закричать. Вдруг я вижу, как на моем горле сжимается рука, но не моя! Я не могу понять, что со мной происходит. Потом я чувствую резкий холод, который пронизывает все мое тело, пока наконец не оказываюсь распластанной под чем-то темным. Я не знаю, что это, но оно не позволяет мне двигаться, и я не могу дышать. Вдруг я чувствую: нечто темное, что придавило меня, — это земля. Я нахожусь под землей!
Женщина с беспокойством смотрела на Пьера. Она увидела, что он изменился в лице, поняла, что встревожила его, и расстроилась, так как знала, что у старшего брата были более серьезные причины для беспокойства. А ему приходится выслушивать рассказы о кошмарах, преследующих глупую женщину!
— Пьер, я не хочу, чтобы вы думали, что я сошла с ума. Правда в том, что я не знаю, почему я вам это рассказываю, зная обо всех ваших проблемах. У вас и без того их достаточно, и вот появляюсь я и рассказываю вам свои глупости!
Они подошли к тому месту, где стояли две бочки, ожидая своего часа.
— Я не думаю, что ты сумасшедшая, Жюстина. Я понимаю, что на тебя оказало влияние напряжение, не оставляющее нас в течение уже долгого времени. — Пьер наклонился, чтобы рассмотреть первую бочку, проявляя к ней притворный интерес. — Ты хорошо сделала, сообщив мне о твоей находке. Я поищу часового, чтобы он помог мне убрать эти бочки.
Женщина, немного смущенная из-за своих глупых выдумок, решила, что должна что-то сделать для этого мужчины, которым она восхищалась.
— Не беспокойтесь об этом! Я сама пойду и отыщу кого-нибудь из часовых и попрошу, чтобы бочки убрали. Не трудитесь! Спокойной ночи, Пьер. Пожалуйста, забудьте обо всем, что я вам рассказала, все это глупости!
Повернувшись, Жюстина решительным шагом направилась к ступеням в стене, которые вели в сторожевую башню.
После слов женщины первой реакцией Пьера был парализующий страх, но он сразу же совершенно осознанно схватил кинжал. Он не мог позволить, чтобы его план сорвался. Это было слишком важно. И Пьер кинулся вперед, догоняя Жюстину. Он вдохнул нежный аромат, исходивший от женщины, в тот самый момент, когда лезвие кинжала решительно рассекло ее шею. Не издав ни звука, она тяжело упала на землю навзничь.
Пьер, словно очнувшись ото сна, с ужасом смотрел на картину страшной смерти, о которой Жюстина только что рассказывала ему. Затем он посмотрел на свою правую руку, почувствовав на пальцах теплую кровь, и увидел весь красный от крови кинжал. У Пьера закружилась голова, но он не мог отвести взгляда от этого зрелища. Платье Жюстины и земля вокруг нее стали пурпурного цвета. Пьер бросил кинжал на землю и кинулся к ней, пробуя закрыть кровоточащую рану. Крепко сжимая ее края рукой, он инстинктивно пытался спасти женщину от неминуемой смерти. Боже! Он словно очутился в том кошмаре, о котором несколько минут назад ему поведала Жюстина. И, кроме того, он был в нем главным действующим лицом!
Поняла ли она в своем видении, кто станет ее палачом?
В одно мгновение Жюстина испустила дух, и Пьер, исполненный боли и ярости от своего ужасного преступления, осторожно поднял безжизненное тело и отнес за маленькую будку, находившуюся справа, чтобы убрать его из поля зрения часовых.
Он в последний раз посмотрел на Жюстину. Потом он с нежностью закрыл ей глаза и поправил волосы, несколько прядей которых были в крови и прилипли к лицу. Затем он скрестил ее мертвые руки на груди. Он начал молиться за нее. Жюстина уже перешла в мир света!
Вдруг вспомнив о том, сколько времени потеряно, Пьер подумал, что не может ждать больше ни минуты. Он понимал, что вынужден завершить свою печальную миссию. Пьер боязливо кинулся к третьей бочке и быстро разместил ее по центру ворот.
Три костра в лесу были предупреждением о приближении войск крестоносцев к крепости. Воины ждали, когда ворота окажутся достаточно разрушенными огнем.
Пьер открыл две бочки и разлил часть жидкости из них вокруг них же, удостоверившись, что ворота тоже пропитываются горючей смесью. Когда Пьер проделал это со средней бочкой, он услышал, что по ту сторону ворот заржала лошадь, и ему показалось, что кто-то невдалеке разговаривает шепотом. Он поторопился поджечь одну из бочек с помощью смоляного факела. Огонь мгновенно распространился вокруг.
Пьер поджег две другие бочки, и уже через несколько секунд загорелась нижняя часть огромных ворот.
Пламя вспыхнуло, поднимаясь вверх. Пьер знал, что, если он не ошибся в расчетах, через десять-двенадцать минут огонь охватит все ворота. У приготовленной им смеси была одна особенность: при горении она давала мало дыма, поэтому часовым будет сложнее обнаружить пожар.
Удостоверившись, что пламя достаточно сильное, он удалился бегом в центральную часть крепости. Свернув в большой коридор, он достиг двери своей комнаты. Пьер хотел в последний раз увидеть свою возлюбленную Ану, прежде чем сбежать из крепости.
Он осторожно открыл дверь, стараясь не шуметь, и в полумраке приблизился к постели. Пьер нашел Ану укутанной в простыни и крепко спящей. Он нежно поцеловал ее в губы и глубоко вдохнул аромат ее волос, пытаясь навсегда сохранить его в памяти. Когда он, с разбитым сердцем, выходил из комнаты, полный ужаса от того, что совершает, по его щеке покатилась слеза. Медальон снова вершил его судьбу, уничтожая при этом все, что он любил и за что боролся многие годы. Верх взяла воля. Ана никогда не знала о его прошлом, и сейчас из-за него ее ждала смерть.
На повороте винтовой лестницы, которая вела к выходу, он внезапно столкнулся с кем-то, кого не узнал в первую секунду.
— Кто это в такой ранний час бежит так поспешно?
Его первый помощник, Фердинанд де Монпассан, поднимался с пола, когда Пьер, не произнеся ни слова, нанес удар. Лезвие кинжала вонзилось в шею помощника, и одним движением Пьер перерезал ему горло. Фердинанд едва успел вопросительно взглянуть в глаза своему старшему брату — и тут же рухнул на землю, ударившись головой о торец винтовой лестницы. В одно мгновение струйка крови брызнула на камни и потекла вниз, достигнув первой ступеньки.
Пьер сам не мог поверить в то, что делает. Он только что хладнокровно убил своих самых близких брата и сестру по вере: красавицу Жюстину и дорогого помощника Фердинанда, с которым бок о бок в течение более трех лет поднимал это героическое братство. Они вместе пережили столько страданий и так часто готовы были пожертвовать собой! Они считали себя не только братьями по вере, но почти братьями по крови. Сильная привязанность, которая возникла между ними, стала основой, определявшей судьбу многих братьев катаров, собиравшихся здесь годами.
Пьер спрашивал себя, откуда у него взялось столько решимости совершить эти ужасные преступления?
Он с острой болью посмотрел на труп Фердинанда, но тут же вернулся к реальности, осознавая, в какой ситуации оказался, и спустился по винтовой лестнице к потайной двери.
Ему понадобилось несколько минут, чтобы разбросать все камни, которыми она была заделана. Открылся выход. Пьер вынул большую веревку, которая была спрятана среди камней, и привязал ее к толстой колонне. Не теряя времени, он начал спускаться по стене вниз, до самой земли, преодолев более четырехсот футов высоты.
Восстановив дыхание после тяжелого спуска, он попытался успокоиться, зная, что уже находится за пределами того места, которое сейчас превратится в ад, полный крови и огня. Глядя на огромную стену, которую он преодолел, Пьер инстинктивно поискал в складках одежды висящий на шее золотой медальон, и испытал облегчение, убедившись, что не потерял его.
Этот медальон с рельефным изображением агнца и звезды и был причиной его предательства. Пьер совершил это, неукоснительно выполняя свою особенную миссию, лишь затем, чтобы медальон не попал в чужие руки. Только он должен был носить этот медальон — так решил его отец. Этот медальон носили его дед, прадед и прапрадед. Медальон передавался из рук в руки на протяжении четырех поколений, начиная с Фердинанда де Субиньяка, прапрадеда Пьера, первого, кто носил его в их семье. Фердинанд был отважным крестоносцем в ордене Годольфредо Буйона, одного из первых героев крестового похода и впоследствии первого властителя завоеванного Иерусалима. По возвращении из Святой земли он привез с собой этот медальон и хранил его до дня своей смерти. Он оставил документ, обязывающий не передавать никому за пределы рода информацию ни о существовании медальона, ни о его происхождении, ни о его символическом смысле, и это требование потомки Фердинанда выполняли в течение почти ста пятидесяти лет.
Чтобы медальон не оказался в руках чужих людей, Пьеру пришлось втайне вести переговоры о сдаче крепости, которая была последним редутом катаров на юге Франции. Ее исчезновение означало истребление еретиков-альбигойцев.
Высокая цена, которую Пьеру пришлось заплатить, чтобы медальон не попал в чужие руки, оказалась для него совершенно невыносимой. Он предал смерти двух своих дорогих собратьев по вере, собственноручно совершил два убийства и бросил свою возлюбленную на произвол судьбы.
Он в последний раз посмотрел на величественную крепость Монсегюр. Ее резкие очертания в эту ночь были очень хорошо видны. Оранжевые отблески огня, который к этому моменту уже имел колоссальную силу, чудовищно контрастировали с мраком ночи. Этот образ запечатлелся в его памяти навсегда и не оставлял его до конца жизни.
Пока Пьер, пораженный, смотрел на пламя, Хуго де Арсис, командующий войсками крестоносцев, въехал во главе двух сотен всадников во двор крепости, обрушив остатки огромных ворот, почти полностью сгоревших, с намерением четко исполнить данный ему приказ: обеспечить истребление всех еретиков, находящихся в крепости, не делая исключений и не проявляя милосердия.
Менее чем за час приказ был выполнен. Только часовые оказали сопротивление и погибли в бою. Остальные были безжалостно казнены. Не было слышно ни единого крика, никто не просил пощады. Все с гордостью покорились судьбе, зная, что пролитая кровь — свидетельство их очищения.
Неподалеку от крепости Пьер де Субиньяк сел на коня, которого крестоносцы оставили в условленном месте, и поскакал на юг, к Наварре.
Там должна была свершиться его судьба, которой он был обязан своему роду и клятве на крови.
***
Мадрид. Год 2001
Как обычно, в канун Рождества припарковать машину на улице Серрано де Мадрид было почти невыполнимой задачей. Двойной ряд машин протянулся вдоль всего квартала, где располагался престижный «Ювелирный магазин Луэнго».
Пикап «Сервиэкспресс» должен был в этот вечер отвезти заказ в дом под номером 153, и водитель уже сделал три круга в поисках места, где можно было бы остановиться, чтобы передать по назначению пакет, адресованный дону Фернандо Луэнго из «Ювелирного магазина Луэнго».
Предпринимая четвертую попытку припарковаться, водитель увидел машину, которая отъезжала с места как раз напротив ювелирного магазина. Он не мешкал ни секунды, а резко повернул, сильно затормозил и быстро припарковался, пока кто-нибудь из отчаявшихся найти место не занял его.
Швейцар толкнул бронированную дверь в ювелирный магазин, и водитель вошел в роскошное помещение. Следуя указаниям, он направился вглубь магазина, чтобы передать маленький пакет.
Спустившись на два пролета по роскошной, безукоризненно чистой мраморной лестнице, он приблизился к прилавку, за которым служащая наводила порядок в счетах.
Она поприветствовала его ангельской улыбкой и объяснила, что ее начальник, господин Луэнго, занят обслуживанием важного клиента, но водитель, как ни пытался вникнуть в то, что говорила девушка, никак не мог сконцентрироваться, поскольку перед ним, буквально в нескольких сантиметрах, оказалось прелестное существо, которое к тому же разговаривало с ним.
Забрав у него пакет и расписавшись в листе доставки, девушка попрощалась с водителем, одарив его еще одной ослепительной улыбкой.
***
Фернандо повесил трубку. Он открыл ящик, где хранил ножницы, и с огромной осторожностью разрезал бечевку. Он начал аккуратно, чтобы не порвать, снимать обертку. Под оберткой оказалась картонная коробка с почти стертой надписью «Ментц», зеленого цвета. На вид коробке было никак не меньше пятидесяти лет. Затаив дыхание, он открыл ее и обнаружил внутри красный футляр, уложенный в деревянную стружку.
Футляр был похож на те, какие Фернандо использовал в своем ювелирном магазине, но был подпорчен временем и открылся с трудом. Помогая себе острием ножниц, Фернандо поддел крышку, сорвав при этом замок. Внутри оказался широкий золотой браслет, в не очень хорошем состоянии, украшенный лишь двенадцатью маленькими цветными камнями, расположенными на внешней стороне браслета, по центру. Это явно было старинное изделие.
Верхний слой золота был неоднородным, местами металл казался потертым. Благодаря своей профессии Фернандо знал, что только по истечении многих веков золото могло поменять свой цвет таким образом.
Поискав внутри коробки, он не обнаружил ни карточки, ни какого-либо указания, которое пролило бы свет на тайну этой посылки. Он снова посмотрел на этикетку и увидел, что в углу из-под нее виднеется кусочек бумаги желтоватого цвета, который показался ему таким же старым, как и упаковка.
Фернандо с огромной осторожностью начал отделять этикетку, пока не открылось то, что было под ней. На бумаге было что-то написано голубыми чернилами, что едва можно было различить. Нужно было очень захотеть и сильно напрячься, чтобы разобрать текст. С помощью лупы он прочел на внутренней этикетке, что пакет адресован дону Фернандо Луэнго. Ниже следовал очень неразборчиво написанный адрес, а под ним ясно читалось название города: Сеговия.
Имя было тем же, что и его. Речь явно шла об отце Фернандо.
На бумаге четко выделялась старинная почтовая печать с изображением внушительного вида паровоза. Под паровозом крошечными буквами было написано: «Серия «Поезда»» и год — 1933.
Он попытался разобрать имя отправителя, но сырость настолько размыла надпись, что он смог различить только «е», за которым следовало «де лос Кабальерос».
Де лос Кабальерос? В Испании было много деревень, название которых имело такое окончание. Но первое название с буквой «е», какое пришло ему в голову, было «Эхеа де лос Кабальерос».
Он попытался вспомнить, мог ли там жить кто-либо из его родственников, но не вспомнил никого. Хотя 1933 год был годом расцвета Республики, вполне возможно, что кто-нибудь из родни по какой-нибудь причине остался в Эхеа де лос Кабальерос. Но почему после стольких лет этот пакет, который явно так и не дошел в свое время до адресата, получил он и, кроме того, почему его прислал Исторический архив провинции Сеговия?
***
Час назад Фернандо Луэнго подобрал Монику у ее дома в Мадриде. Они договорились встретиться ровно в девять, чтобы приехать в Сеговию в полдень и заняться там поисками таинственного отправителя странного пакета, который Фернандо получил несколько дней назад.
Не выключая мотор, Фернандо посмотрел на часы, удивляясь тому, что Моника задерживается. Было уже пятнадцать минут десятого, когда дверца автомобиля открылась и Моника села в машину. На девушке был длинный жакет на меховой подкладке.
— Добрый день, Моника. Ты готова к приключениям?
Осветив все вокруг широкой улыбкой, Моника ответила, не колеблясь:
— Я готова заняться раскрытием тайны пакета из Сеговии, мой дорогой Холмс. — И снова радостно улыбнулась.
— Тогда я рекомендую вам, мой дорогой Ватсон, снять пальто, прежде чем устраиваться поудобнее. Обогреватель в этой машине работает отлично, и, если вы этого не сделаете, я предвижу, что через несколько секунд станете мокрой от пота.
Пока она снимала жакет и клала его на заднее сиденье, Фернандо выбрал «Скрипичный концерт» Иоганна Себастьяна Баха. Эта музыка идеально подходила для мрачного холодного утра. Когда прозвучали первые ноты, Моника, уже усевшись в удобное кожаное кресло, пристегнула ремень безопасности.
Фернандо наблюдал за ее движениями.
Моника решила одеться в облегающие джинсы и свитер вишневого цвета с высоким воротом на тот случай, если в Сеговии будет холодно. Волосы Моники были заплетены в косу, видно было изящную шею девушки.
— Надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я скажу, что ты сегодня красива как никогда! — заявил Фернандо, окинув Монику взглядом.
Она повернулась к нему, немного покраснев от удовольствия.
— Спасибо, Фернандо, ты очень любезен.
Автомобильное движение не было интенсивным. Они выехали на дорогу, ведущую в Сеговию, и на большой скорости помчались по шоссе де ла Корунья. Довольно долгое время они чувствовали себя весьма напряженно, поскольку не привыкли находиться наедине, и разговор не клеился. Долгие паузы и расслабляющая музыка заставили их обоих погрузиться в свои мысли. Моника чувствовала себя счастливой. В свои двадцать восемь лет она уже работала там, где хотела, причем мечтала о такой работе с самого детства. Она ощущала себя на своем месте. Но она также осознавала: для того чтобы стать специалистом по драгоценным камням, как и для всего, чего она достигла в жизни, она отдала много сил. С раннего детства ее родители всегда требовали от нее, чтобы она была лучшей во всем. «Неприемлемо» было единственной реакцией, когда возникала лишь вероятность получить оценку ниже, чем «отлично». Запоминая все, что включала программа колледжа, Моника пополняла свои знания из других книг, «чтобы тебя не мог затмить никто». В детстве и в подростковом возрасте такие жизненные установки предполагали отказ от развлечений, обычных для детей ее возраста, поскольку она проводила все дни, в том числе и выходные, за рабочим столом. Наконец она достигла своих целей. И только тогда начала отдавать себе отчет в том, сколько она потеряла, выбрав эту дорогу. И когда ей захотелось наверстать упущенное, она поняла, что у нее нет друзей, которые могли бы ей в этом помочь. Она не испытала прекрасного чувства любви, и у нее не было ни брата, ни сестры, которым она могла бы доверить свои проблемы или поделиться с ними радостью. И тогда она обратила свой взор на Фернандо, и постепенно явилось чувство, которого она так желала.
Моника влюбилась в Фернандо так, как заболевают неизлечимой болезнью. Она любила и одновременно страдала. Что она, настолько неискушенная в жизни, могла ему дать? Как сделать так, чтобы он хоть иногда обращал на нее внимание? Эти и другие вопросы вертелись у нее в голове, и она не находила на них ответа.
— Мне нужно заправиться, — сказал Фернандо, прерывая ее размышления. — Не хочешь ли выпить чашечку кофе?
— Великолепная идея! Правду сказать, я вышла из дому, не позавтракав, и было бы очень хорошо выпить чего-нибудь горячего.
Фернандо заехал на заправку и залил в бак бензин. Потом он припарковал машину на площадке рядом с заправкой. Прежде чем выйти из машины, он взял с заднего сиденья жакет и помог Монике одеться. Она почувствовала дуновение сильного холодного ветра. Моника еще не могла привыкнуть к мысли, что находится наедине с Фернандо, и пыталась получить наслаждение от каждого события этого утра.
За кофе они обсудили то, что им было известно о странной посылке, пришедшей неделю назад.
— Я взял маленький образчик золота с браслета, положил его в пакет, потом еще в один тонкий футляр из фетра и отправил в Амстердам, в лабораторию, специализирующуюся на датировании драгоценностей. Они с достаточной точностью могут устанавливать возраст металлов и камней. Я жду результатов через неделю. — Он жестом попросил официанта принести пепельницу. — А еще я дома за время праздников просмотрел два международных каталога старинных драгоценностей, но не нашел никакого упоминания об этом браслете.
Фернандо придвинулся к Монике, чтобы она смогла лучше рассмотреть браслет.
— Как видишь, у браслета гладкая поверхность, без рельефов, и на внешней стороне он инкрустирован двенадцатью маленькими камнями. А камни я смог определить. Поскольку ты специалист по драгоценным камням, ты мне скажешь, не ошибся ли я. Они все различны. Здесь есть топаз, изумруд, рубин и сапфир. А еще есть халцедон, циркон, агат, аметист и, наконец, бирюза, оникс, хризолит и яшма. Двенадцать драгоценных и полудрагоценных камней. Все они находятся в естественном состоянии и никогда не полировались.
— Я абсолютно согласна с тобой. Вижу, ты сохранил свои познания в геммалогии.
Улыбнувшись, Фернандо продолжал:
— Дизайн этого браслета больше всего напоминает дизайн египетского браслета, относящегося к XIV веку до нашей эры, который я нашел в каталоге Британского музея. Он такой же формы, хотя его рельеф отличается и на нем изображен ястреб — символ бога Гора.
— Ты думаешь, он может иметь такое древнее происхождение? — спросила Моника, взяв браслет в руки.
— Пока что я не могу этого утверждать. Мы должны подождать результатов из лаборатории. Если его датируют этим веком, возможно, он происходит из древнего Египта. Но, прежде чем высказывать дальнейшие предположения, мы должны собрать кое-какие факты. Пока мне очень хочется найти отправителя пакета. Я ожидаю, что это поможет мне понять, по какой причине пакет не получил мой отец. — Фернандо допил кофе и продолжил: — Я думаю, настало время познакомиться с нашим таинственным господином «Л. Херрера». И я ожидаю услышать ответы на многие вопросы.
Моника почувствовала легкий озноб и плотнее укуталась в жакет. Вертя в руках кофейную ложечку в ожидании сдачи, она откровенно сказала Фернандо:
— Я очень благодарна тебе за то, что ты рассчитываешь на меня и за возможность поехать с тобой сегодня. Надеюсь, я буду тебе полезна.
Он пригладил бородку, одарив Монику широкой улыбкой. Они вышли из кафе и быстро сели в машину, спасаясь от жестокого холода, перехватывавшего дыхание. Теперь уже до Сеговии оставались считанные километры.
***
Фернандо открыл конверт, который прибыл из Амстердама в ювелирный магазин как раз перед его отъездом. Он тогда торопился, потому что нужно было уладить множество дел в офисе до отъезда, и взял конверт с собой нераспечатанным, намереваясь прочитать послание позже, в спокойной обстановке.
Он быстро прочитал письмо. Оно ошеломило его. Согласно утверждениям эксперта, браслет относился к периоду между XIV и серединой XIII веков до нашей эры. Он также идентифицировал золото как металл, типичный для высокогорий Нила, достаточно похожий по своему составу на золото, из которого были изготовлены другие изделия, найденные в могилах фараонов той эпохи.
«Египетский браслет! — подумал Фернандо. — Сколько же он пережил событий и через сколько рук он прошел, прежде чем попасть ко мне?!» Он одновременно удивлялся возрасту браслета и недоумевал, не понимая, как он может быть связан с его отцом. Почему отцу был отправлен этот древний браслет? Фернандо вспоминал подробности из жизни отца, которые могли бы помочь ему найти ответ, но на ум не приходило ничего, за что он мог бы зацепиться. Его воспоминания не отличались от воспоминаний любого мальчишки о своем отце: то ласки, то ссоры, сказки на ночь, поздние вечера в мастерской… Думая об этом все больше и больше, Фернандо начал открывать для себя нечто новое: отец был неутомимым и добросовестным работником, упрямцем, стремившимся к совершенству, и прежде всего — эта его черта была самой выдающейся — очень требовательным отцом. Он учил детей с раннего возраста понимать ценность вещей. Его дела шли по-разному, были черные полосы, незадолго до Гражданской войны и особенно после нее, и их семье приходилось очень экономить. И Фернандо казалось невероятным, что в руках отца оказался египетский браслет, ценность которого невозможно было измерить.
