Закрити
Відновіть членство в Клубі!
Ми дуже раді, що Ви вирішили повернутися до нашої клубної сім'ї!
Щоб відновити своє членство в Клубі — скористайтеся формою авторизації: введіть номер своєї клубної картки та прізвище.
Важливо! З відновленням членства у Клубі Ви відновлюєте і всі свої клубні привілеї.
Авторизація для членів Клубу:
№ карти:
Прізвище:
Дізнатися номер своєї клубної картки Ви
можете, зателефонувавши в інформаційну службу
Клубу або отримавши допомогу он-лайн..
Інформаційна служба :
(067) 332-93-93
(050) 113-93-93
(093) 170-03-93
(057) 783-88-88
Якщо Ви ще не були зареєстровані в Книжковому Клубі, але хочете приєднатися до клубної родини — перейдіть за
цим посиланням!
УКР | РУС

Міла Іванцова - «Родительный падеж»

Новый день
Ночью из коридора порой доносились шум и суета, но все это долетало до Ириши, как из далекого космоса. Утром она проснулась в том же положении, в котором уснула, — на животе. Необъятных размеров медсестра разбудила всех энергичным воплем:
— Мамочки! Просыпаемся! Крови беру не много, но у всех без исключения!
Тело Ириши ныло от усталости, горло болело от напряжения и рычания в последний, самый ответственный момент, и еще странным было ощущение пустоты в животе. Чего-то не хватало. Кстати! А где же, интересно, ее малышка? Спросила у медсестры. Та ответила, что детей уносят на другой этаж и они находятся там все вместе в специальной детской палате. Слабенькие — под колпаком в «микроклимате», а нормальные — просто лежат в кроватках и в основном спят.
— Странно, — удивилась Ириша, — а что же они там кушают?
— Ну, что кушают? Ясное дело — глюкозу дают тем, кому еще кормление педиатры не назначили, — ответила медсестра и решительно направилась к следующей мамочке.
Ириша знала, что глюкоза — это что-то вроде сахара, но никогда не думала, что это такой универсальный заменитель всего необходимого для жизни — и крови, и грудного молока. Почему-то вспомнился ее дед, у которого было несколько ульев. Он, забирая у пчел мед, подкармливал их сахарным сиропом. Обманывал то есть… Но каждый раз приговаривал:
— Не сердитесь, давайте так: мне — и сахар и мед, и вам — и сахар и мед!
Жаль, не дожил дед до правнучки… Был бы рад…На соседней кровати лежала Светлана, она счастливо сообщила, что все-таки была права — девочка у нее. Ириша порадовалась за обеих. Девочки — это подарок судьбы!
Палата просыпалась. Здесь было человек десять женщин разного возраста, объединенных одним общим и очень важным для них событием в жизни. Поэтому и разговоры все шли только вокруг этого. Все, пережив подобное, стремились выговориться, поделиться своим, как бы похвастаться, что ли. И разговор кружил вокруг одной темы, затрагивая порой не только свежайшие события, но и случаи с какими-то знакомыми и легенды-байки подобных заведений. Они то ахали, сочувствуя друг другу, то хохотали от души над собой и «коллегами», припоминая, например, как одна из них вчера кричала: «Засуньте ее обратно! Пацана хочу!» Или как другая материла своего «мента поганого» и обещала оторвать ему все, что отрывается, как только вернется домой… Переживая свой подвиг еще раз, разделив впечатления с себе подобными героинями, подсознательно сравнив свои эмоции и ощущения с чужими, женщины как бы успокаивались, переходя в новый этап своего бытия — материнство.
Начался обход. Вопросы, ответы, советы, то толковые, то странные. Всем интересно — когда же наконец к деткам допустят? Отвечают всем одинаково: «По состоянию вас и ребенка». Непонятно, но, в принципе, обнадеживает. К чужим разговорам с врачом Ириша не прислушивалась, но вдруг в дальнем углу большой палаты — повышение тонов, что-то неуместно агрессивное…
— Я сказала — не буду, давайте напишу расписку, я ухожу отсюда, и сегодня же! — донесся хорошо поставленный, властный голос. Все мигом притихли и замерли. Вот оно! То, о чем говорят порой с экрана, чего постоянно опасаются все сотрудники всех роддомов, подозрительно- настороженное отношение которых так ранит обычных мамаш. Вот оно…
В общей утренней кутерьме воспоминаний Ириша приметила, что женщина, поступившая рано утром, помалкивает, лежит, смотрит в потолок, что-то пьет… «Устала, наверное, совсем недавно еще родила. Сил набирается», — подумала она. Но теперь по холодным ноткам в голосе, заморозившем всякое движение в палате, стало ясно — это ОТКАЗ. Врач спросила:
— Вы не хотите перейти в отдельную палату? Я распоряжусь, чтобы ребенка положили с вами.
— Нам уроды не нужны! — прозвучало в стерильной тишине твердо и однозначно. — Я подпишу все бумаги. Отпустите меня домой!
Ириша встретилась глазами со Светланой. Обеим стало жутко…
Вскоре эта женщина все же перешла в другую палату, но, как поведала нянечка, ребеночка признавать и кормить отказалась. С ее уходом неловкое молчание растворилось в тихих рассуждениях на тему. Оказалось, что под утро у нее родился мальчик с врожденным уродством — недоразвитие одной ступни, почти полное ее отсутствие. И женщина вроде здоровая, и семья с виду нормальная, говорили сестрички. Взбрыкнули где-то хромосомы — и все. Жутко, конечно, горько. Но чтобы так — «Нам уроды не нужны!»… Говорят, муж приходил, говорил с заведующей в таком же тоне: «Один ребенок у нас уже есть, и поставить жизнь всей семьи на службу инвалиду мы не имеем морального права!» И оба родителя, посовещавшись, однозначно решили писать отказную, а остальным родственникам просили сообщить, что ребенок умер при родах.
Обговорив это событие со всех сторон, осудив большинством голосов эгоистическую позицию «сильно грамотных», палата зажила своей прежней жизнью, получая передачи и записки от осчастливленных отцов, от мам, вдруг ставших бабушками, от дедушек, называющих себя пока что в шутку бабушкиными мужьями, потому что к статусу «дед» и «баба» еще нужно было привыкнуть. Писались записки, раздавались указания по покупке необходимого и тогда еще дефицитного «приданого» для новорожденных — кому голубое, кому розовое… Начало прибывать молоко. Бывалые мамаши не дремали, они вместо того, чтобы отсыпаться после трудов праведных, сидели, согнувшись, на кроватях и старательно выдавливали из себя первые, самые ценные капли молока в двухсотграммовые майонезные баночки и… выливали в умывальник в углу палаты.
— А зачем ты это делаешь? — удивленно спросила Ириша у молодки, которая уже свыклась с третьей «девкой» и деловито мучила свою грудь.
— Зачем-зачем?! А как попрет — поймешь зачем. Чтоб густое молозиво не позабивало протоки, а то роды твои утренником покажутся против мастита, если запустишь…
— Аааа… — ответила с пониманием Ириша, впервые слыша такое умное слово, и взялась за английскую книжку. Но смысла в прочитанном она никак не могла уловить, потому что мысли ее вертелись все время вокруг другого. Во-первых, ей ужасно любопытно было опять увидеть своего малышика, а во-вторых, она все думала о том бедном ребеночке, который мало того, что с больной ножкой, так еще и мигом лишился обоих родителей. И что ему, несчастному, теперь в детдоме светит?
Со стоном поднялась с кровати, тело ныло, как раньше после хороших тренировок, замоталась в дурацкий халат без прежней брезгливости (все проходит) и собралась выйти в туалет, заодно прогуляться по коридору, оглядеть все новым взглядом. Возле двери увидела что-то лежавшее на полу, вроде тряпочки или клееночки, нанизанной на бинт. Наклонилась, подняла. Это была «этикеточка», такие в родзале вешали на руку маме и ребенку. Глянула на свою — на месте. Только хотела спросить чье, как вдруг поняла и сама — там было написано: «… (фамилия), МАЛЬЧИК, 26 декабря, 5:40, вес 3.500». Ириша положила эту штуку в карман и задумчиво вышла в коридор.
Проходя мимо предродовой палаты, увидела там одну тихо лежащую на кровати женщину, в родзале тоже было затишье. Врачи утром сменились. Вокруг новые лица. И даже освещение совсем другое. В огромное окно в торце коридора светило зимнее солнце, отражаясь от заснеженных крыш соседних невысоких больничных строений. У окна Ириша увидела силуэт вчерашней женщины. Подошла к ней. Молча стала рядом. Та опять смотрела куда-то за окно и думала про свое.
— Поздравляю с дочкой! — неожиданно сказала она Ирише. — Пусть растет здоровая, береги ее!
— Спасибо, — удивленно посмотрев ей в глаза, ответила та. — Я ее и видела-то всего пару минут, даже не разглядела как следует, унесли. А как у вас с молоком?
— Да вот, прибывает, сцеживаю. Сказали, таблетки какие-то купить, но я думаю — и так пройдет. Пить перестала. Впрочем, мне все равно… Уже…
Помолчали…
— Муж очень огорчился… У меня в молодости выкидыш был, потом долго не беременела. Второй раз еле-еле выносила с моим отрицательным резусом. И вот… тридцать мне уже, так надеялись…
— Может, еще получится… — сказала Ириша, лишь бы не молчать и как-то утешить.
Она машинально достала из кармана «этикеточку» и, глядя в окно, стала мять ее в руке, как, бывало, отвечала в институте и от волнения теребила карандаш или ручку.
— Что это у тебя? — вдруг спросила женщина.
— Это? — словно очнулась Ириша. — Это… Как вам сказать… Это — горе…
— ?
— А вы не слышали утром, что случилось? — удивилась Ириша. — Отказничок это…
Она подняла глаза на женщину, но та не смотрела на Иришу, ее взгляд замер на этом клочке, который, будучи сам по себе ничем, вдруг вобрал в себя какое-то странное смешение событий и судеб и казался сейчас Ирише похожим на название фильма, за которым бывает так трудно угадать его содержание. Она протянула ЭТО женщине. Та, подняв глаза на Иришу, медленно приняла его двумя руками.
В жизни всякое бывает
— Я с ними поговорила, с обоими. Муж мой им сказал четко: «Чтобы вас на нашем пути больше не было! Мы назад не отдадим. Вы поняли?» Так и порешили, — рассказывала Наталья, уже вечером вызвав Иришу в коридор из ее палаты. — Хорошо, что я таблеток не пила никаких… Если бы ты знала, как жадно он сосет молоко!
Она обняла Иришу, и обе заплакали…
— Будешь крестной? — спросила потом Наталья.
— Я не умею, — улыбнулась, шмыгнув носом, Ириша.
— Ну уж как-нибудь научишься, — тронула ее за плечо Наталья. — Я тоже не по этим делам. А вот муж рассказал, что его бабуля звонила, как узнала, что у нас сын родился, сказала, что сегодня католическое Рождество. А мы и не знали. Видишь, как получилось! — И они опять заплакали, обнявшись. А на улице под фонарями блестел снег.
Кто-то бросил снежком в окно.
— Мой пришел! — оживилась Наталья, оглянувшись. — Надо ему черкнуть, чтобы купил все, что нужно к выписке. Хлопот у нас теперь будет! Но, думаю, справимся. А ты иди, молоко сцеживай, а то намаешься с грудью. — Она соскользнула с подоконника и быстро пошла в свою маленькую палату, где лежала по-прежнему без соседок.
Наконец-то!
Но заняться грудью Ирише так и не пришлось. Только она вернулась, как зашла медсестра и зачитала список мамочек, которых переводят сейчас на третий этаж, к деткам. Ириша была в списке. Остальные побурчали и остались сидеть-лежать на своих местах. А названные счастливицы засуетились, перекладывая в пакеты свои чашки-ложки, бутылки с водой и соками, баночки с недопитым остывшим бульончиком, яблоки-мандарины, печенье, газеты, записки и всякую прочую дребедень, которой за сутки заполнились видавшие виды тумбочки. У Ириши и Светланы тумбочка была общая и не пустовала — к обеим сегодня уже не раз приходили, кричали в закрытые и законопаченные на зиму окна, махали руками, приносили передачи. Ириша заметила, что соседку проведывали подружки и бывший муж.
Придерживая халаты, неся свои пожитки, странная, но довольная процессия из шести женщин двинулась за медсестрой. Не так уж тяжелы были Иришины пакеты, но от их веса ощущалась боль в животе. Этого еще не хватало, кроме измученного пресса, до сих пор дерущего горла
и распирающей груди, которая, впрочем, радовала своими новыми размерами.
Поднимались пешком по большой «парадной» лестнице. Здание старое, потолки высоченные, лестница тоже немаленькая — утомительный переход. Кто-то недовольно забурчал.
— Так, мамочки, кто тут недовольный — марш вниз, и до новой смены! Вот и делай добро людям! — отчеканила медсестра, которая возглавляла этот парад. Недовольных не оказалось. Их привели в пустую палату на два окна, побольше предродовой, поменьше послеродовой, и велели располагаться — через полчаса, ровно в двадцать один ноль-ноль, кормление — строго по графику. Из-за одной двери доносился разноголосый плач малышей.
«Наконец-то! — подумала Ириша и опять удивилась тому, что она — МАМА… Это было так странно. Это меняло сразу все в ее жизни. Дальше уже никогда не будет, как было. Хорошо ли это? Случается, дети, спеша вырасти, вдруг пугаются, ощутив себя однажды на пороге взрослой жизни. И мало кому удалось избежать тайного желания чуть-чуть притормозить этот процесс, задержаться еще немного в том времени, где ты еще ребенок, где о тебе заботятся, за тебя решают, а ты принимаешь это как должное, но еще и капризничаешь, недовольный своей ролью в этой игре… Она — мама. Взрослая. Теперь в ответе за своего малышика. Впереди — долгая жизнь.

***
Пока мамочки обживали новую палату, в коридоре раздался зычный крик:
— Кварц-зеленка! Зеленка! Все на выход!
Вышли. Хотя предчувствия были… Оказалось, что перед кормлением всем необходимо было смазывать грудь зеленкой, чтобы детишек ничем не заразить. Идея, конечно, оригинальная. Но ее исполнение — просто потрясающее, и на этой картине стоит остановиться подробней.
В коридоре стоит большая кварцевая лампа. Рядом — дородная медсестра в белом халате, в белой шапочке и в черных специальных очках. Напротив нее — штук пять стульев. Мамочкам, которые могли сидеть (некоторым разрешалось только стоять или лежать — после разрывов), полагалось, распахнув халаты и безразмерные рубашки, выставить свои налитые молоком груди, сесть в рядочек, закрыть глаза и минут пять посидеть так перед лампой. Те, для кого стул пока мечта, проделывали то же самое стоя. Очков, естественно, на всех не хватало. Поэтому их не давали никому, кроме медсестры, занятой на вредной работе с кварцем. Потом мамочки отходили в сторону, сменялись другими и строились в очередь на «помазанье», после чего следовали в палату, гордо неся перед собой разнообразнейшие по виду и размеру груди, с подсыхающими зелеными пятнами по центру каждой.
Ириша вспомнила, как однажды в детстве она попала в баню, в простую городскую баню в райцентре, где отдыхала с мамой летом. Тогда ее тоже поразило это художественное разнообразие и обилие форм. Она даже получила подзатыльник, потому что слишком уж громко выразила свой восторг:
— Ой, мама! Какая у этой тети большая и круглая поооопа!!!

 В палате их было шестеро — Ириша, Светлана, Армида и Вера (молодка, страстно хотевшая сына) — с дочками, Анжела и Ольга — с мальчишками. Выходит, на момент кормления их стало двенадцать! Каждая внимательно и с любопытством разглядывала свое счастьице, привыкая к нему, выискивая знакомые черты: «Носик папкин, губки — мои, бровки?.. Да наши бровки, чьими же им быть?!» Кроме мордашек, ничего не было видно, потому что детки представляли собой подобие «куколки» — туго спеленатые пакеты примерно одного размера, из которых выглядывали эти самые мордашки с большими щеками. Щеки у всех были приличные — нянечки умудрялись как-то так заматывать косыночки, а потом пеленки, что поджатые щечки производили впечатление довольных и сытых советских детей — лучших детей в мире.
Медсестра заглянула из коридора, настороженно зыркнула на Светлану (не откажется ли?), удовлетворилась увиденным и сообщила, что кормление длится полчаса и рассусоливать тут некогда. «Еще бы сказала, как это делается!» — подумала Ириша, но решила, как бывало раньше «в приличных гостях» за столом, не задавать вопросы, не спешить действовать, а приглядеться самой, как другие управятся с приборами. И то правда, что тут такого страшного? В кино что ли не видела: грудь дитю в рот — и процесс пошел, природа подскажет! Но ее-то малявочка безмятежно спит. И глазок не видно. Смешная — пушистые розовые, как персик, щечки, носик кнопочкой, губки бантиком… Жалко будить даже.
Мамочки приступили к делу. Кто сидя, кто лежа, опять же, чтобы швы не разошлись, пристроили малышей к груди, а те жадно засосали.
— Ёпэрэсэтэ! — взвыла Анжела. — Вот же мужичара! Как вцепился — жилы вынимает. А живот внизу как болит!

Говорили мне подружки — возьми анальгину, а то как начнешь кормить, сразу матка начнет сокращаться. Это, говорят, хорошо, но болит же, блин!
Остальные тоже сказали, что чувствуется, но не так, чтобы нельзя терпеть. Ириша насторожилась. Грудь все больше наливалась и начинала побаливать. «Что же делать?» — подумала она встревоженно и опять огляделась. И тут же столкнулась с таким же растерянным взглядом Армиды. Ее дочка не спала, как-то нервно пыталась ухватить грудь, хныкала, а Армида никак не могла с ней справиться.
— Видишь, беда какая, — сказала она, — мало того что сосок у меня втянутый, не за что бедняжке ухватиться, так и молоко еще не пришло, ну совсем-совсем ничего нет…
Ириша пожала плечами, не зная, что же в таких случаях нужно делать.
— А моя вот спит… — пожаловалась она.
— Это их глюкозой кормят из сосок, чтобы не орали между кормлениями, — сказала многоопытная Вера, — вот они и спят, если сыты, а что им еще делать?
— А мне что делать? — спросила Ириша.
— Буди, а то и дите голодное оставишь, и себе застой с маститом заработаешь, кормить надо и сцеживаться, и чем больше, тем лучше, — посоветовала Вера со знанием дела.
Ириша опять огляделась — остальные справлялись без проблем, только Светлана кормила, а на пеленки малышки капали слезы…
— Живот болит? — спросила Ириша шепотом.
Светлана отрицательно покачала головой и покрепче прижала к груди малышку.
Ириша вздохнула, погладила ее по плечу и стала будить свое счастьице. Потрогала ее за носик, за щечки, даже по щекотала ей в носу кончиком бинта со своей «этикеточки» — дочка пожевала губками, чихнула, но не проснулась.
— А ты попробуй сонной ей грудь ткнуть в рот, — посоветовала Ольга, у которой богатырь уже высосал, сколько хотел, и заснул, причмокивая зеленым ротиком, — ты дай, а может, она и во сне поест!
Но малявочка явно была не голодна и даже рта не открыла. Спит с блаженным видом. «Вот и встретились, — обиделась Ириша. — Даже посмотреть на маму не хочет. Спит…»
А вслух сказала:
— А что же мне делать-то?
— А мне что делать? — чуть не плача, спросила Армида, обращаясь к Вере как к утвержденному консультанту — третьи роды — не шутка.
— Что делать, что делать?! Бери, Ирка, Армидину корми, и дите поест, не будет кукситься, и ты сиськи разгрузишь! А твоя уж пусть спит, раз такая соня. Соней и назовешь! — И засмеялась.
Ириша вопросительно взглянула на Армиду, та согласно кивнула и осторожно протянула ей через кровать свой сверток. Ириша положила свою спящую малышку удобно на подушку и взяла протянутый кокон. Даже похожа на родную, только посмуглее, бровки черненькие, глазки, как у галчонка, темные, смотрят вопросительно. Похныкивает. А говорят, малыши в первые дни все видят вверх ногами и ничего не смыслят. Еще как смыслят! Как только Ириша поднесла грудь к ротику малышки, та — цап! — и вцепилась, засосала, жадно, голодно, как будто боялась, что отнимут. Все наблюдали за этой картиной. Армида успокоилась, по ее щекам стекли две слезинки, а глаза улыбались слегка виновато. Ириша закусила губу, так резко заныло и сжалось что-то в животе, из груди, казалось, струей лилось молоко. Насосавшись, малышка выплюнула сосок, зачмокала зелеными губками и по-кошачьи довольно прикрыла глаза…
— Спасибо тебе! — сказала Армида, когда Ириша протянула ей через кровать драгоценный сверток. — И что бы я без тебя делала?
— Да не за что, мне даже легче стало в груди. Жаль, что моя так и спит…
— Ага, — сказала Вера, — теперь проснется в детской палате, все спать будут, а она орать с голоду. Ей опять глюкозу ткнут…
— Мамочки! Сдаем малышей!!! — прокричала медсестра.
Подкатили большую тележку к двери палаты. Ириша вздохнула, встала, осторожно подняла свою малявочку, поцеловала в носик и отнесла ее на каталку. Ротик ее был по-прежнему розовый, в отличие от остальных «зеленоротых».
— Девочки! Чей-то мужик в окно снежки кидает! Ириша, твой вроде, иди глянь! — крикнула Анжела, уже усевшаяся на подоконнике.
Подошла. И правда — муж махал ей руками, посылал воздушные поцелуи и показывал сумку с передачей. Ириша тоже помахала ему. Он жестами спросил о ребенке. Она закивала и показала рукой куда-то назад. Снова вопросительный жест. Ириша оглянулась. Каталка все еще стояла у двери палаты, но медсестра, поняв ее взгляд, сказала строго:
— Не дам! Им, дорогуша, все равно не видно оттуда, вон возьми — соседка еще не сдала, его и покажи. Третий этаж, один черт. Ольга засмеялась и протянула ей своего богатыря. Ириша тоже засмеялась, взяла большой сверток и показала в окно мужу. Тот поставил сумку на снег, поднял обе руки вверх к окну и показал: «Во! Молодец!» Потом потыкал пальцем себе в грудь: «На меня похожа!» Ириша засмеялась и закивала. Мамочки, стоявшие за спиной, тоже захохотали. Ириша отдала Ольге пацана и продолжила странный немой разговор через окно.