Мональді Рита і Сорті Франческо - «Secretum»

Констанца, 14 февраля 2041
Его превосходительству
Монсиньору Алессио Танари
Секретарю Конгрегации по делам Святых
Ватикан

Любезный Алессио, год прошел с тех пор, как я писал Вам в последний раз, но Вы мне так и  не ответили. Вы, наверное, знаете, что несколько месяцев назад меня неожиданно перевели в Румынию. Теперь я один из немногих священников, которые нашли приют в Констанце, маленьком городке на Черноморском побережье. Здесь слово бедность≫ приобретает тот беспощадный и неприкрытый смысл, который оно когда-то имело и у нас. Давно нуждающиеся в ремонте дома блеклых цветов, бедно одетые дети, играющие на улицах, которые не поддаются описанию, женщины с усталыми лицами, недоверчиво выглядывающие из окон съемных жилых казарм — этого жестоко изуродованного наследия реального социализма. Нищета и уныние вокруг. Таков город, куда меня направили несколько месяцев назад, и его окрестности. Но я был призван в это место, чтобы выполнять свою миссию — заботиться о душах, и не буду уклоняться от своих обязанностей. Меня не оттолкнут ни нищета, ни печаль, наполняющие эту страну до всех ее самых отдаленных уголков. Как Вам известно, тот уголок земли, который я покинул, был совсем иным.

 Еще несколько месяцев назад я был епископом
в Комо, милом городке на берегу озера, вдохновившем Манцони на его бессмертную прозу. Это бывшая жемчужина роскошной Ломбардии, полная свидетельств ее благородной истории, в центрекоторой, богатом уникальными историческими строениями, сегодня поселились бизнесмены, модельеры, футболисты и богатые шелковые фабриканты. Однако моя духовная миссия не пострадала из-за этой неожиданной перемены. Мне объявили, что во мне нуждаются здесь, в Констанце, и что благодаря моему особому призванию я мог бы
наилучшим образом соответствовать духовным потребностям этой страны, лучше, чем кто-либо другой, и что перевод из Италии (о котором мне было объявлено лишь за две недели до установленного срока) не является понижением в должности и тем более — наказанием. Когда мне объявили о предстоящем изменении, я сразу выразил большое сомнение (и, как должен добавить, такое же сильное удивление), поскольку ранее никогда не выполнял свою пастырскую работу за пределами Италии, за исключением нескольких месяцев учебы во Франции в свои, теперь уже такие далекие, молодые годы. Хотя я рассматриваю титул епископа как самую лучшую из возможных вершин своей карьеры, несмотря на мой почтенный возраст, я вполне благосклонно воспринял бы новое место назначения, будь оно, например, во Франции, Испании (страны, язык которых мне не чужд) или даже в Латинской Америке.

Разумеется, в любом случае речь шла бы о весьма необычном подходе, поскольку столь неожиданный перевод епископа в далекую страну случается крайне редко, если, разумеется, он не допустил тяжелых проступков. В моем случае, как Вам, конечно, известно, таких проступков не было, но, тем не менее, именно из-за внезапного и необычного характера этого перевода некоторые прихожане из церковной общины в Комо небезосновательно почувствовали за собой право вынашивать такое подозрение. Как бы то ни было, я принял бы это назначение безропотно, как волю Господа, без предубеждения и сожаления. Однако меня
отправили сюда, в Румынию, в страну, где мне все незнакомо — от языка до обычаев, от истории до мелочей повседневной жизни. Сегодня я заставляю свое усталое тело играть в футбол на приходском дворе с уличными мальчишками, чей быстрый говор я безуспешно пытаюсь понять.

Мой дух истерзан — простите мне это признание — непрестанной тайной болью. Душа моя болит, однако, не из-за моей судьбы (раз на то была воля Божья, то сие надлежит принимать с благодарностью и с благостным смирением), а в связи с загадочными
обстоятельствами, приведшими к этому. Обстоятельствами, о которых я испытываю потребность поведать Вам. В своем последнем письме, год назад, я представил Вашему вниманию крайне деликатное дело. Процесс канонизации преподобного Иннокентия ХI Одескальки, Папы, блаженной памяти, с 1676 по 1689 год, шел полным ходом. По его воле в 1683 году под Веной произошла битва между христианскими армиями и турками. Последователи Магомета были навсегда изгнаны из Европы. Поскольку Иннокентий XI был родом из Комо, то мне выпала честь начать это дело, которое святой отец принимал очень близко к сердцу. Разгромное, имеющее историческое значение поражение мусульман произошло на рассвете 12 сентября 1683 года, когда в Нью-Йорке, учитывая сдвиг по времени, еще было 11 сентября…

Теперь, сорок лет спустя после трагической атаки ислама на башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, от нашего горячо любимого Папы не укрылось совпадение между этими
двумя датами. По этой причине он решил канонизировать Иннокентия XI — Папу Римского, который боролся с исламом, — именно в связи с этими двумя историческими датами. Подобным жестом он хотел подкрепить христианские ценности и подчеркнуть пропасть, отделяющую Европу и весь Запад от идеалов Корана. Когда расследование было завершено, я отправил Вам тот неизданный текст. Вы помните об этом? Это был манускрипт двух моих
старых друзей, Риты и Франческо, чей след я потерял несколькими годами ранее. Их рукопись раскрывала целый ряд обстоятельств, позорящих преподобного Иннокентия. Дело в том, что
на протяжении всего срока своего папства он действовал, руководствуясь низменными личными интересами. И даже если он, несомненно, стал орудием Господним, наставляя христианских правителей вести войну против турок, то в других вопросах его алчность к деньгам привела к глубочайшему оскорблению христианской  морали и нанесла непоправимый ущерб католической церкви в Европе. Как Вы помните, я просил Вас представить это дело на рассмотрение его преосвященству, дабы он мог принять решение, нужно ли хранить молчание или же, как мне хотелось бы, дать Imprimatur — разрешение на публикацию манускрипта, — чтобы правда стала доступной всем.

…

Меня вызывали на собеседование. Бросалась в глаза срочность, указанная на открытке: через два дня, к тому же в воскресенье. Однако это было еще не так удивительно, как время собеседования (шесть часов утра) и имя того, кто меня приглашал: монсиньор Джейм Рюбеллас, статс-секретарь Ватикана. Моя встреча с кардиналом Рюбелласом проходила в очень учтивой обстановке. Сначала он осведомился о моем здоровье, затем поинтересовался делами епархии и числом кандидатов на должности священников. Потом вскользь задал вопрос о развитии процесса канонизации Иннокентия ХI. Удивившись, я в свою очередь спросил: неужели он не знает о публикации книги? Он ничего не ответил, но посмотрел на меня так, будто я бросил ему вызов. И в этот момент он сообщил мне, что я срочно нужен в Констанце, а также о том, что границы Церкви с этого времени стали новыми и пасторская забота о душах в Румынии чрезвычайно слаба.

…

И наконец, монсиньор Рюбеллас совершенно неожиданно попросил меня хранить в глубокой тайне нашу встречу и то, о чем мы говорили.

…

ДОСТОВЕРНОЕ И ЗАНИМАТЕЛЬНОЕ
ПОВЕСТВОВАНИЕ
о славных делах,
происходивших при понтификате
ИННОКЕНТИЯ XII
В РИМЕ В 1700 ГОДУ
Посвящается моему дорогому и высокочтимому господину
аббату Атто Мелани
по официальной привилегии
Напечатано в Риме Мишелем Эрколем
MDCCII

7 июля лета Господня 1700, день первый

 Палящее полуденное солнце высоко стояло в небе над Римом в тот самый седьмой день июля 1700 года, когда Господь наш явил мне милость, позволив заниматься тяжелым (но хорошо оплачиваемым) трудом в садах виллы Спада. Когда я оторвал взор от земли и посмотрел на горизонт через дальние, широко распахнутые в честь праздничного дня решетчатые ворота, то, наверное, первым заметил позади пажей, охранявших главные ворота, облако белой уличной пыли, предвещавшей приближение авангарда целой процессии карет. Это зрелище, которое вскоре увидели и другие слуги, из любопытства поспешившие сюда, лишь усилило радостную суматоху приготовлений к торжеству. Затем управители, уже несколько дней подряд подгонявшие слуг своими приказами, проворно вернулись за строение виллы, где их ждало много работы, и в их громких голосах появилось еще больше нетерпения; камердинеры толпами сновали вокруг, натыкаясь друг на друга, торопливо относя съестные припасы в погреба, в то время как крестьяне, разгружавшие ящики с овощами и фруктами, спешили сесть в свои повозки, оставленные возле входа для поставщиков, и громко звали своих опаздывающих жен, а те все еще искали среди служанок
достойную того, чтобы доверить ей гирлянды цветов, розовых и бархатистых, как их свежие щеки.

В этот момент бледные вышивальщицы подвозили дамасские ткани, занавеси и расшитые скатерти цвета слоновой кости, один вид которых ослеплял даже под палящим солнцем. Плотники заканчивали сколачивать помосты, стулья и возвышения, и эти звуки создавали странное сочетание с нестройными звуками музыки: рядом с ними настраивали свои инструменты музыканты, прибывшие проверить их звучание в театре под открытым небом. Задыхаясь от жары, архитекторы теребили в руках парики и, прищурив глаза, ползали на коленях, изучая план садовой аллеи, чтобы проверить, как будет выглядеть убранство трибун. Далее, после свадьбы были придуманы развлечения на много дней и вечеров вперед: за пиршествами на лоне природы, уже упомянутыми мною, следовали охота, музыка, театральные представления, игры и даже академия. А напоследок планировалось устроить
фейерверк. Все эти торжества должны были продолжаться в течение недели, начиная со дня свадьбы, до пятнадцатого июля, когда на прощание гостям предполагалось оказать особую честь — повезти в город, дабы они могли посетить знаменитый роскошный дворец Спады на Пьяцца Капо ди Фьерро, где двоюродные дедушки кардинала Фабрицио, преподобный кардинал Бернардино и его брат Виргилио, за полстолетия до этого собрали богатую коллекцию прекрасных картин, книг, предметов античного искусства и прочих ценностей, не говоря уже о фресках и картинах, которые я никогда не видел, но которые, как мне известно, заставляли изумляться весь мир.

…

С приближением праздника все больше верующих прибывало в Рим. И Папа был огорчен тем, что не может выполнять свои святые обязанности и его должны замещать кардиналы и епископы. Таким образом, каждый день кардинал-исповедник слушал исповеди тысяч верующих. За последнюю неделю февраля состояние понтифика ухудшилось. Затем в апреле он нашел в себе силы благословить с балкона своего дворца в Монте Кавалло толпу богомольцев. В мае он посетил четыре базилики и в конце месяца принял герцога Тосканского. В середине июня его высокопреосвященство, казалось, поправился и окреп: он посетил множество церквей, а также источник Святого Петра в Монторио, неподалеку от виллы Спада. Однако всем было известно, что здоровье понтифика было в большей опасности, чем снежинка в преддверии весны, а зной летних месяцев не предвещал ничего хорошего. Люди из окружения Папы шепотом рассказывали о частых приступах слабости, о мучительных ночах, о внезапных жестоких коликах. В конце концов, говорили друг другу кардиналы, Папе уже восемьдесят пять лет. Таким образом, святой 1700 год, так счастливо открытый Папой Иннокентием XII, возможно, будет закрывать уже другой Папа — его преемник. Ситуация небывалая, — раздумывали в Риме, — но от этого она не является невозможной. Одни предсказывали, что конклав состоится в ноябре, другие —что уже в августе. Наиболее пессимистично настроенные говорили, что летний зной подорвет последние силы Папы.

Настроение папской курии (и всех римлян) было противоречивым: радость от праздничной атмосферы святого года сменялась унынием, когда приходили мрачные вести о здоровье Иннокентия XII. У меня самого в этом деле был личный интерес: до тех пор, пока его высокопреосвященство был жив, я имел честь служить, хотя и от случаю к случаю, у одного из самых уважаемых людей в Риме — высокочтимого кардинала Фабрицио Спады, государственного секретаря Его Святейшества.

….

* * *
Атто Мелани. Я не мог оторвать глаз от силуэта, вычерченного мною на песке, в голове проносились тысячи мыслей, туманя взгляд и разум. Аббат Мелани… для меня — синьор Атто. Атто, действительно, Атто… Тень благодушно ожидала.

Сколько лет прошло с тех пор? Шестнадцать. Нет, семнадцать, подсчитывал я, пытаясь прийти в себя и обернуться. В течение нескольких секунд тысячи воспоминаний заполнили мою голову, невзирая на законы времени. Да, действительно, семнадцать лет я не получал
никаких известий об Атто Мелани.

И вот он появился здесь, и его тень возвышается над моей, — снова и снова проносилось у меня в голове, пока наконец я медленно встал и повернулся. И через какое-то время мои глаза приспособились к солнечным лучам. Он стоял, опираясь на трость. За то время, которое мы не виделись, он стал меньше ростом и чуть сгорбился. Как призрак былых времен, он был одет в серо-фиолетовую льняную сутану, на голове шапочка аббата — точно так же, как тогда, при нашей первой встрече, и, очевидно, его мало волновало, что сей наряд уже давно вышел из моды. Представ перед моим изумленным и смущенным взором, аббат сказал очень лаконично, обезоруживающе светским тоном:

Я иду отдыхать, я только что прибыл. Увидимся позже. Я пришлю за тобой. И, направившись к усадьбе, он растворился в лучах света, подобно призраку. Я словно окаменел. Не знаю, как долго я простоял неподвижно посреди сада. Дыхание жизни медленно возвращалось, и я постепенно оживал, подобно холодной и белой мраморной Галатее. Затем меня неожиданно захлестнул поток любви и печали, как всякий раз за эти долгие годы, когда я вспоминал об аббате Мелани.